Я вышел в коридор, постоял немного возле детской. Раньше в это время я возвращался с работы домой, и из приоткрытой двери гостиной лился теплый желтый свет. Мейв читала, устроившись в кресле. А в этот раз я смотрел на погруженную во мрак комнату и, кажется, впервые в жизни понял, что такое темнота.

Я вошел в гостиную, включил свет. Я сидел в тишине, медленно обводя гостиную взглядом, и вспоминал. Вот обои, которыми мы сами оклеили стены. Вот семейные фотографии, сделанные Мейв и ею же вставленные в рамки.

После того как мы удочерили Джулию, Мейв ушла из больницы, чтобы проводить с ней побольше времени, и нашла другую работу — уход за жившим на Вест-Энд-авеню стариком. Мистеру Кесслеру стукнуло девяносто пять, человеком он был озлобленным, сердитым на современный мир и на все, что в нем имелось. Однако Мейв усмирила его — добротой и состраданием. Она вывозила его в кресле в парк, чтобы он погрелся на солнышке, научила его помнить о том, что он жив, даже если ему того и не хочется.

Под конец он буквально преобразился, забыл о злости и даже помирился с жившей отдельно от него дочерью.

А после его смерти выяснилось, что квартиру свою он завещал Мейв, в ней-то наша семья теперь и жила. И Мейв вместо антиквариата, на котором, похоже, помешалось большинство наших соседей, наполнила ее детьми. Через четыре месяца после переезда мы усыновили Брайана. А еще через полгода — Джейн. И пошло, и пошло…

Я понимаю, «святая» — слово довольно избитое, однако, пока я сидел здесь один, перебирая в уме все, чего сумела добиться Мейв, это слово то и дело всплывало у меня в голове.

Когда затрезвонил дверной звонок, сердце у меня буквально подпрыгнуло. Я решил, что это какой-нибудь подвыпивший гость случайно перепутал двери: наши соседи Андерхиллы частенько устраивали шумные вечеринки. И, добравшись до двери, раздраженно дернул ее на себя.

Однако, увидев за дверью молодую блондинку в мятых джинсах, темно-синей куртке, да еще и с рюкзаком, я понял, что она вряд ли собралась на коктейль.

— Мистер Беннетт? — произнесла она, опуская рюкзак на пол. — Я Мэри-Кэтрин. Добралась наконец.

Говорила она с приятным ирландским акцентом, и я подумал: наверное, какая-то родственница моей жены.

— Добрались? — не без опаски повторил я.

— Я — помощница по хозяйству, — ответила Мэри-Кэтрин. — Нона сказала, что обо всем с вами договорилась.

Помощница по хозяйству? Нона? Тут до меня дошло, что Нона — это мать Мейв.

— Видите ли, я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

Мэри-Кэтрин приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать. Потом закрыла.

— Прошу прощения, что отняла у вас время, сэр, — проговорила она наконец и подняла с пола рюкзак. — Похоже, произошла какая-то ошибка.

Когда она подошла к лифту, рюкзак выскользнул из ее руки. Я вышел в коридор, чтобы помочь ей, и только тут заметил на полу кучу писем и газет. Я давно не разбирал почту, и Андерхиллы сваливали мою корреспонденцию в коридоре под наш общий столик, чтобы не сдвигать свою коллекцию старинных щипцов для орехов.

Из стопки торчал один довольно странный на вид конверт.