– Ты кушать хочешь?
– Хочу, – признался я, проживавший тогда в одиночестве, да еще и в чужой квартире.
– Приезжай, я тебя накормлю, – сказал Фридрих.
Я и поехал. При советской власти у меня было много свободного времени. Фридрих жил где-то на Преображенке, в обыкновенной московской многоэтажке, и рассказывал, что здесь еще совсем недавно была «цельная деревня», состоящая из домов с палисадниками, что он даже брал у какой-то хозяйки полезное для его здоровья козье молоко.
Фридрих правильно накрыл стол. Вилка слева, нож и ложка справа. Салфетки. Свежий хлеб.
– На первое у нас будет украинский борщ, на второе – жареное мясо, на третье – компот из сухофруктов, – торжественно объявил он.
– А ты? – спросил я, наконец-то обратив внимание, что на столе имеется лишь один обеденный прибор.
– Мне не надо, – туманно ответил Фридрих.
– Может, ты меня отравить хочешь? – в его же духе пошутил я.
– Не отравить, а я уже покушал, – серьезно объяснил Фридрих и принялся меня угощать. Вина у него не было.
– Сыт? – спросил он меня, когда я съел все предложенное.
– Да, – сказал я.
– Вкусно было?
– Вкусно.
– Тогда теперь иди и расскажи всем, что Фридрих Горенштейн не только замечательный писатель, но и прекрасный кулинар.
Что я, собственно, сейчас и делаю. Правда, с опозданием на двадцать с лишним лет.
В то время на участников «Метрополя» уже посыпались разного рода беды – «кому в лоб, кому в пах, кому в глаз», и мы, в очередной раз собравшись на вышеописанной квартире, в очередной раз решали кардинальные вопросы нашей тактики и стратегии: кому писать, зачем, что будет, чем сердце успокоится? Кто-то уже выпивал на кухне, трезвый Высоцкий сидел в углу на стопке книг, покойный авангардист Сапгир читал стихи религиозному философу Тростникову… Кажется, это именуется «богемой»?
Фридрих весьма оживленно участвовал в посиделках, но потом вдруг посуровел, глянул на часы, точно дождавшись определенного времени, быстрым шагом подошел к наружной двери и громко обратился к нам:
– Поздно, господа! Ваша песенка спета! Раньше надо было думать!