Я замер. Неужели удалось? Я захлопнул дверцу! Секунду назад шкаф стоял с раззявленным ртом, а теперь был закрыт. И сделал это я! А они услышали, увидели! Все остальное – занавески, плазма – было на своих местах, я не смог причинить им сколько-нибудь заметного вреда, а вот с дверцей почему-то получилось.

Мать с Федором, отвлекшись ненадолго, снова принялись спорить. Я должен попытаться еще раз, сконцентрировав всю энергию! Подойдя к матери, я положил руки ей на плечи, сосредоточился.

«Мама, мамочка! Не отпускай меня! Не отпускай своего сына. Если он переступит порог дома, то никогда уже не вернется! Слышишь – никогда! Ты больше не увидишься с ним, и изменить это будет невозможно. Можно выжить на войне, на опасной работе. Но если человек окажется в том проклятом поезде, выхода не будет. Ты не увидишь Федора, никогда не увидишь, если отпустишь!» – говорил я, стараясь вложить в эти слова всю силу убеждения.

– Да почему ты никогда в меня не веришь? Откуда знаешь, что у меня ничего не выйдет, что я неудачник и ничего не добьюсь?!

Федор кричал, а я знал, что он едва не плачет. Знал, как ему – мне! – больно. Но не мог отвлекаться, продолжал нашептывать матери то, что могло заставить ее остановить сына.

Сначала она не реагировала, но в какой-то момент я почувствовал: слышит! Не ушами слышит – сердцем… Мать подобралась, напряглась, забеспокоилась, стараясь уловить что-то. Она хмурилась – между бровей появилась морщинка. Я видел, как мама старается сказать что-то, и сама не понимает, что. Даже слов Федора – выстраданных, печальных – она почти не воспринимала, хотя он говорил то, что годами лежало у него на сердце.

– Между прочим, это довольно неприятно, когда родная мать считает тебя ничтожеством!

«Нет, нет!» – ворвались мне в сознание ее мысли. В эту минуту я каким-то непостижимым образом узнал, что мать читала все написанное мною: стихи, рассказы, очерки. Втайне, потихоньку брала мои тетрадки, открывала их и… Я чувствовал сейчас, что тогда чувствовала она!

«В жизни бы так не смогла! Надо же… Неужели это он, Федька?»

Удивление, гордость, радость.

«Сказать бы ему об этом… А как скажешь? Как похвалишь, если тут же станет ясно, что лазала в стол, искала. Почему сам-то не показывает? Не доверяет, видно».

Обида, горечь, боль.

– Но я никогда не считала…

Федор смотрел на мать. На лице его, покрасневшем, несчастном, были написаны все чувства, много лет не дававшие ему покоя.

Как это верно, что у каждого – своя правда! Мы не готовы слушать других, потому что слишком громко говорим сами.

Я знал, о чем думает Федор, и знал, что сейчас он скажет непоправимое. Подскочил к нему, забарабанил кулаками по спине и плечам.

– Заткнись, придурок! – орал я что есть мочи. – Замолчи! Ради бога! Ради себя самого!

– Вот поэтому, наверное, отец и сбежал от тебя! Ты никогда ему не верила, никогда не поддерживала! – сказал Федор.

Мать сникла. Дернулась, как от пощечины. Федор понял, что ляпнул не то, и пожалел в ту же минуту. Но слово и в самом деле не воробей.

Обессиленный, уничтоженный, я отошел от них и упал в кресло.