Академик, сообразил Аркадий, принадлежит к этому узкому кругу не за свои труды, скажем, в области медицинских исследований, а благодаря тому, что он — один из идеологов.

— История учит нас пристально следить за Западом, — изрек академик. — Маркс доказывает неизбежность интернационализма. Поэтому мы не должны спускать глаз с проклятой немчуры. Стоит нам на минуту зазеваться, они тут как тут — снова будут вместе, поверьте моему слову.

— Кто ввозит к нам наркотики? — решительно заявил первый секретарь. — Те же немцы да чехи.

— Пусть на свободе лучше останутся десять убийц, чем один торговец наркотиками, — вставил судья. По груди его рассыпалась икра.

Ямской подмигнул Аркадию. Где, как не в прокуратуре, знали, что коноплю в Москву доставляли грузины, а ЛСД изготавливали студенты химфака. Аркадий слушал невнимательно, занятый лососиной, приправленной укропом, а потом в полудреме расслабился на диванчике. Ямской, кажется, тоже был больше настроен слушать. Он сидел, сложив руки на груди, время от времени прикладываясь к еде, вернее, к водке. Беседа обтекала его, как вода обтекает скалу.

— Вы согласны, следователь?

— Простите? — Аркадий утратил нить разговора.

— Относительно вронскизма? — спросил первый секретарь.

— Это было еще до того, как Аркадий Васильевич пришел к нам, — объяснил Ямской.

Вронский. Аркадий вспомнил имя следователя из московской областной прокуратуры, который не только брал под защиту книги Солженицына, но и осуждал слежку за политическими активистами. Разумеется, Вронский уже давно не следователь и одно упоминание его имени воспринималось в юридических кругах с отвращением. Правда, «вронскизм» означал нечто другое, менее определенное и ощутимое. Это веяние шло с другой стороны.

— Если что и следует подвергать критике, искоренять и ломать, — поучал академик, — так это, вообще говоря, стремление ставить приверженность букве закона выше интересов общества, а если конкретно, бытующую среди следователей склонность ставить собственное толкование закона выше широко понимаемых задач правосудия.

— Иными словами, вронскизм — это индивидуализм, — вставил первый секретарь.

— И эгоцентричный интеллектуализм, — добавил академик, — питательной средой которого являются карьеризм и самолюбование кажущимися успехами до такой степени, что они начинают угрожать коренным, неотъемлемым интересам более важных структур.

— Потому что, — сказал первый секретарь, — раскрытие каждого отдельного преступления, в сущности, даже сами законы — всего лишь бумажные флаги, развевающиеся над нерушимым бастионом нашего политического строя.

— И когда появляется поколение юристов и следователей, путающих фантазию с действительностью, — продолжал академик, — когда бумажные законы душат работу органов правосудия, время сорвать эти флаги.

— И если при этом свалятся несколько вронскистов, тем лучше, — сказал Аркадию первый секретарь. — Согласны?

Первый секретарь наклонился вперед, опершись костяшками пальцев о стол, а академик повернул к Аркадию свое круглое брюхо клоуна. Аркадий следил за напряженным косым взглядом Ямского. Прокурор, должно быть, еще когда окликнул Аркадия на улице, знал, куда заведет разговор в бане. Взгляд Ямского говорил: «Будь внимателен… осторожней».

— Вронский? — заметил Аркадий. — Он, кажется, еще и писатель?

— Верно, — ответил первый секретарь, — правильно подмечено.

— К тому же и жид, — добавил академик.