— Как раз об этом я и думал.

— А может, вместо иностранцев заняться сотрудниками конькобежной базы или установить фамилии всех, кто бывал в Парке Горького этой зимой? Как думаешь, лучше?

— Нет. Впрочем, может быть.

— Ты, Сергей, говоришь одно, думаешь другое. Давай начистоту — что тебе не нравится. От критики только польза. Она помогает определить цель и совместно двигаться к ней.

Двусмысленный намек на «совместное движение к цели» привел Фета в еще большее смятение, и Аркадий пришел на помощь.

— Я хочу сказать, что и при едином мнении возможны два разных подхода. Так вернее, Сергей?

— Да, — заново начал Фет. — Я подумал, что, возможно, в ходе расследования вскрылись какие-то неизвестные мне обстоятельства, которые вызвали необходимость сосредоточить внимание на записях, полученных у госбезопасности.

— Сергей, я вполне понимаю тебя. Но я также понимаю русского убийцу. Им руководят чувства, а не рассудок. Он убивает, по возможности, не на людях. Правда, теперь у нас нехватка жилья, но, когда дела пойдут лучше, станет больше убийств в домашней обстановке. Во всяком случае, можно ли представить себе русского, рожденного революцией, который бы заманил трех человек в самый большой парк культуры в Москве и там хладнокровно расправился с ними? Ты можешь такое представить?

— Я не совсем вас понимаю…

— Разве не видно, что в самом убийстве содержится доля шутки, вернее, издевки?

— Ничего себе шутка! — Фета даже передернуло от отвращения.

— Подумай над этим, Сергей. Поломай голову.

Спустя несколько минут Фет, извинившись, ушел.

Аркадий вернулся к пленкам Осборна с намерением закончить январские записи, прежде чем улечься спать на раскладушке. В круге света от настольной лампы он выложил на лист бумаги три спички. Вокруг спичек нарисовал контуры поляны.

Осборн:

— Разве советская публика поймет «Постороннего» Камю? Убийца безо всякой причины, просто от скуки, лишает жизни совершенно незнакомого человека. Это чисто западное явление. Буржуазный комфорт неизбежно порождает скуку и ведет к немотивированному убийству. Полиция уже к этому привыкла. Но здесь, в прогрессивном социалистическом обществе, никто не заражен скукой.

— А как же «Преступление и наказание», Раскольников?

— Лишнее доказательство моей правоты. При всех экзистенциалистских разглагольствованиях даже Раскольников просто-напросто хотел присвоить лишний рубль. Найти у вас немотивированный поступок — все равно что увидеть за окном тропическую птицу. Произошла бы массовая неразбериха. А убийцу из пьесы Камю здесь бы никогда не поймали.

Ближе к полуночи он вспомнил о Пашиной записке. На его столе лежала выписка, подколотая к досье немецкого подданного Унманна. Слезящимися от усталости глазами Аркадий стал просматривать документы.

Ганс Фредерик Унманн родился в 1932 году в Дрездене, женился в восемнадцать лет, разошелся в девятнадцать, исключался из партии за хулиганство (уголовное дело по обвинению в словесном оскорблении и угрозе действием прекращено). В 1952 году призван в армию, в следующем году обвинялся в избиении дубинкой участников реакционных беспорядков (обвинение в убийстве снято). В конце службы был охранником в лагере заключенных. Четыре года работал шофером у секретаря Центрального комитета профсоюзов. В 1963 году восстановлен в партии, в том же году вторично женился и поступил на работу мастером на оптический завод. Через пять лет исключен из партии за избиение жены. Одним словом, скотина. Позднее Унманн восстановился в партии и был направлен в Москву следить за дисциплиной немецких студентов. На снимке — высокий, сухопарый человек с жидкими светлыми волосами. В записке Паша добавлял, что Голодкин поставлял Унманну проституток до января, когда немец порвал с ним связь. Об иконах ничего не сообщалось.