Этой драки не должно было быть.

Дело в том, что я твердо решил в экспедиции не участвовать, и стало быть, французской разведке в лице Эвы становился неинтересным. За отказ пусть судят на Родине, снимают с должности, лишают пенсиона — мне все это разом стало неинтересно.

Впервые я понял, что жизнь бессмыслена, когда мне исполнилось 8 лет. С тех пор мало что изменилось.

Бар «Каролеофан» привлек нас слоганом по — русски «Пьянствуй крюшон!». Я не подозревал, что это провокация.

Мы зашли. Уютный зал оказался наполовину заполнен. Я бегло огляделся в поисках соплеменников — красномордых пьяных морпехов, либо хитрожопых лисов из всевозможных «ящиков»[15].

Мы заказали крюшон в классическом исполнении, и нам принесли блюдо, от которого можно было сойти с ума. Глубокая хрустальная супница полнилась янтарной жидкостью, на поверхности которой плавали дольки мандарина, кусочки персика, вишни, клубника.

Я всегда подозревал, что напиваться можно, не морщась от отвращения.

Мы танцевали. Один медленный танец переходил в следующий, ещё более медленный. Возможно, там встречались и быстрые, но для нас все танцы были медленные.

Женщины имеют специфические пропорции. Пока вы с ней не станцуете нельзя утверждать наверняка, выше она вас ростом или ниже. Эва оказалась ниже на полголовы. Ее груди касались меня. Свежее дыхание с запахом фиалок подстёгивало воображение.

В танце Эва слегка поднимала ножку в колене, но этого оказалось достаточно для легчайшего касания меня между ног. Мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

А потом случилась катастрофа.

Нет, драка началась не сразу. Все — таки, Франция, центр просвещенной Европы, здесь не принято бить морды просто так.

В баре среди прочих присутствовало двое хлыщей в кожаных куртках, стриженных под машинку. Одному под сорок, другой молодой сопляк лет 25. Если бы не уголовное преследование содомитства, они бы танцевали друг с другом.

Похожи на мелкую шпану. Зыркающие взгляды, руки в карманах. Пришли развлекаться. И выбрали для развлечения нас.

Первым придрался старый.

— Эй вы, сладкая парочка, медляк давно затух! — ухмыльнулся он, ну и противная рожа.

— Они глухие! — поддержал молодой.

Я хотел поставить их на место, припугнуть комендатурой наконец.

— Не свети корочки! — шепнула Эва. — Лучше уйдем.

Люмпены ухмылялись в открытую. Во мне взыграло чувство противоречия. Когда это происходило, то ничем хорошим это обычно не кончалось. Я решил, что сразу уходить, это стыдно.