Наиболее талантливыми поэтами IX в. были астролог и медик Лев Философ, Арефа Кесарийский, которого рукописи называют «Диакон», и ученый грамматик Комита Схоластик. К X–XI вв. относится творчество наиболее выдающихся эпиграмматистов — Иоанна Геометра и Христофора Митиленского, творчество которых подробно охарактеризовано во вступительной статье. Несколько позже, в середине XI в., появляются эпиграммы известного богослова и педагога Иоанна Мавропода. В это же время происходит забавная стихотворная перепалка Михаила Пселла с неким монахом Иаковом (см. подробности на стр. 448).
Большое место занимает эпиграмма в разностороннем творчестве Феодора Продрома, который, при всей своей тяге к светскому творчеству, в этой области отдает дань тематике духовной.
Интересным и незаурядным поэтом–эпиграмматистом XII в. был Николай Калликл — константинопольский врач, занимавший при императорском дворе во времена первых Комнинов должность «магистра медицины». В стихотворениях его часто упоминается семья Палеологов, к которым он был, видимо, близок. В большинстве случаев это эпитафии знатным византийцам. Возможно, что он писал эти надгробные стихотворения своим бывшим пациентам.
ЛЕВ ФИЛОСОФ[400]
(IX В.)
НА АХИЛЛА ТАТИЯ[401]
В любви несчастной целомудренную жизнь
Показывает Клитофонтов нам рассказ.
А скромности вершина — жизнь Левкиппина.
Всех изумляет, как побои лютые
Она, волос лишенье, унижения
И, молвить страшно, трижды смерть перенесла.
А если, друг, захочешь скромным быть и ты,
Нескромных эпизодов не касаясь здесь,
Усвоить надо главную романа мысль,
Что брак венец есть целомудренной любви.
ФЕОН И ПРОКЛ
Феона с Проклом книга велемудрая[402].
Земли и неба в книге измерения:
Феон — небес пространства, землю мерит Прокл,
Земные страны Прокл, Феон — небесные.
Они достойны оба высших почестей,
Ведь оба друг по другу строят выводы.
На основанье Прокла мудрых тезисов
Исчислены Феоном звезд течения,
А Прокл, приняв Феона указания,
По ним уже свои выводит тезисы.
Хвала обоим мудрецам великая.
Хвала тебе, Феону велемудрому,
Венчающему ныне Александра град,
Хвала и Проклу, и крови Сарпедоновой[403],
Кого повсюду прославляют смертные.
«МЕХАНИКА» КВИРИНА
Это — механики книга. Над нею Квирин потрудился[404]
Вместе с Маркеллом, ему помогавшим в этой работе.
«АСТРОЛОГИЯ» ПАВЛА
Таинства мне приоткрыв божественной Феба науки,
Их постигать научил звездочет прославленный Павел[405].
ПОРФИРИЙ
Словес своих, Порфирий, ты багрянкою[406]
И губы красишь и принаряжаешь ум.
ЭПИКУР
Ты благосклонна, Судьба, Эпикурову мне безмятежность[407]
В дар уделяя сладчайший и душу спокойствием теша.
Что за нужда мне в делах и заботах людей недосужных?
Я не хочу ни богатств, ни друзей, и слепых и неверных,
Да и почета: почет — одно сновиденье пустое.
Прочь от меня, черный мрак пещеры Цирцеиной! Стыдно
Мне, порожденью небес, жрать желуди, точно скотине.
Родины я не предам за сладкую снедь Лотофагов,
Пенье коварных сирен–соблазнительниц я презираю,
Но для спасенья души стремлюсь получить я от бога
Моли–цветок[408] — отворот от помыслов злых, и надежно
Воском уши заткнув, детородной страсти избегнуть.
Так вот бы мне говорить и писать до самой кончины!
«ЭЛЕМЕНТЫ КОНИЧЕСКИХ СЕЧЕНИЙ» АПОЛЛОНИЯ
Я — книга полная во чреве, милый друг[409],
Пучиной трудноодолимой мудрости,
Доступной водолазу лишь делосскому[410],
А если кто в глубины вновь нырнет мои
И бездну будет тщательно исследовать,
То первым станет между геометров он,
И мудрецом, бесспорно, все сочтут его.
Тому свидетель–поручитель сам Платон[411].
НА ИГРЫ В ЦИРКЕ[412]
Феб, Пиерид предводитель, далеко мечущий стрелы,
Молви сестре[413], чтоб она своих мощных зверей побудила
Кинуться так на людей, чтобы радостно голосом громким
В праздник народ закричал, но и так, чтобы я, получивший
Зевса благого престол, человеческой смерти не видел.
КОМИТА СХОЛАСТИК
ИСЦЕЛЕНИЕ РАССЛАБЛЕННОГО (IX в.)[414]
Стал я расслабленным весь, от самой поясницы до пяток,
Прежней силы моей долгое время лишен.
Я ни живой, ни мертвец, сосед ближайший Аида,
Только всего, что дышал, а в остальном был, как труп.
Мудрый, однако, Филипп, которого образ ты видишь[415],
К жизни меня возвратил, окочененье изгнав.
Вновь Антонином я стал, как и встарь: по земле я ступаю,
Я на обеих ногах снова теперь человек.
НАХОДКА РУКОПИСИ
Нашел Комита рукопись Гомерову,
Негодную, без знаков препинания;
Засев за труд, он все прилежно выправил,
Отбросил искажения негодные,
Добавил пояснения полезные.
Отныне для усердных переписчиков
Пособие готово достоверное.
АРЕФА КЕСАРИЙСКИЙ
(IX–X вв.)
О СВОЕЙ СЕСТРЕ[416]
Хоть поспешила мне смерть погасить моей жизни лампаду
Факела свет моего блеска живого лишив,
Но тем не менее злость утолил своей ярости демон,
Бедами обременив всю мою краткую жизнь.
Сделал меня он вдовой, когда грудью дитя я кормила,
И не играл на руках милый младенец моих
На утешенье своим родителям сладкое. Горе,
Не одолимое мной, жгло меня знойным огнем.
Двадцать три года еще не минуло мне, как могила,
Гостеприимный приют нашего рода, меня
Скрыла. И подняли тут старики–родители общий
Плач и седины свои начали в горести рвать.
Высокородные братья всем хором стенали по Анне
И поминали добром прелесть ее красоты.
ИОАНН КИРИОТ (ГЕОМЕТР)[417]
(X–XI ВВ.)
ТРИ БЛАГА
Должен свято хранить три блага муж непорочный:
В сердце своем — чистоту; тихую скромность — в очах;
Сдержанность — в речи спокойной. Кто все соблюл и усвоил,
Много богаче, поверь, Креза лидийского тот[418].
ЖИЗНЬ И МОРЕ[419]
Сходны жизни и моря пучины: соленая горечь,
Чудища, зыби и мрак; в гавани краток покой.
Моря дано избежать: но на каждого демон воздвигнет
Бури мирские, увы, много страшнее морских.
НА ВИНО[420]
Ты — храбрость, юность, бодрость, клад, отечество:
Для трусов, старцев, хилых, нищих, изгнанных.
НА АРИСТОТЕЛЯ
Природа о природе и о мысли мысль
Рекли свой суд устами Аристотеля.
НА ПЛАТОНА
Платон, ты душу объявил бессмертною
И тем себе в веках стяжал бессмертие.
НА НЕГО ЖЕ
Платон, чье имя значит «простирающий»,
Простер свой ум, простер свое учение
И тем простер по свету славу громкую.
НА АФИНСКИХ ФИЛОСОФОВ
Хвалитесь вашей древностью, афиняне,
Сократами, Платонами, Пирронами
И славьте с Эпикуром Аристотеля;
А нынче вам остался лишь гиметтский мед[421],
Да тени предков, да могилы славные,
А мудрость — та живет в Константинополе.
ХРИСТОФОР МИТИЛЕНСКИИ
(1–я половина XI в.)
НА СОБИРАТЕЛЯ РЕЛИКВИЙ[422]
Молва идет (болтают люди всякое,
А все–таки, сдается, правда есть в молве),
Святой отец, что будто бы до крайности
Ты рад, когда предложит продавец тебе
Святителя останки досточтимые;
Что будто ты наполнил все лари свои
И часто открываешь — показать друзьям
Прокопия святого руки (дюжину),
Феодора лодыжки… посчитать, так семь,
И Несторовых челюстей десятка два
И ровно восемь черепов Георгия!
НА СМЕРТЬ ИМПЕРАТОРА РОМАНА III АРГИРА[423]
Где же твой скипетр, Роман, завидный и громкая слава?[424]
Где твой трон, где сидел ты, великий властитель народов?
Где тот венец златокованный твой, который носил ты?
Где твой порфирный сапог, проворный, дивный для взора?
Горе! Внезапная, черная смерть все мраком укрыла.
Слушайте, смертных сыны, восстенайте над гибелью этой,
Сам же я вам расскажу, как пришла к нему злая кончина.
Было в великую пятницу это, когда в раздаянье
Золота царь совершал. Совершив и с трона восставши,
Тотчас в мыльню прошел он, и следом рабы поспешали.
Вот он омылся, и сон последний смежил ему веки.
Только солнечный диск собирался склониться к закату,
Тут и Романа–царя закатилися светлые очи.
Жалостно некий муж возопил и баню покинул,
И поспешал, обливаясь слезами, к блестящим чертогам,
Чтоб возвестить госпоже о печальной кончине супруга.
К ней подошел он, заплакал и слово промолвил со стоном:
«Мертвый лежит государь, о весть печальная смерти!»
Молвил, и с силою он ударяет руку о руку,
Молвил, и волосы рвет на своей голове беспощадно.
К тяжкому плачу подвиг он царя супругу, царицу.
Тотчас кругом обошла царица дворцовые двери,
Тщательно их замыкала, ключи все от них уносила,
Так поступала она. А царь на блистательном ложе
Лег величаво, владыка, забыв минувшую славу.
И собирался народ и мертвому ложе воздвигли,
И проносили царя по городу лучшие люди.
После того, как достигли они знаменитого храма,
Там на покой положили царя знаменитого тело
И к молодому пошли государю, забывши Романа.
Так и владыки–цари лишаются блеска и жизни.
Так настигает и их напоенная горечью чаша.
ИОАНН МАВРОПОД[425]
(XI в.)
Коль ты решил бы из чужих кого–нибудь,
Христе, избавить от своей немилости,
Платона и Плутарха ты б избавил мне:
Они ведь оба словом и обычаем
Твоих законов неизменно держатся.
А коль неведом был ты им как бог–творец,
Ты должен оказать им милосердие,
Раз ты желаешь всех спасти от гибели.
МОНАХ ИАКОВ
НА ПСЕЛЛА (XI в.)[426]
О Зевс–отец, владыка скиптродержащий[427],
Высокосамохвальный, громкогремлющий!
Олимпом ты владел лишь кратковременно —
Богинь с тобою не было, папаша Зевс!
НИКОЛАЙ КАЛЛИКЛ[428]
(XII в.)
ЭПИТАФИЯ ОТПРЫСКУ ЦАРСТВЕННОГО РОДА ДУК
Мой колос, гроздь мою болезнь обрезала,
Дитя моей души она похитила.
Тебе его вверяю, о пречистая:
Будь светом для него и будь спасением,
Будь райской муравой в Эдеме сладостном.
ЭПИТАФИЯ ЦАРСТВЕННЫМ ОСОБАМ ИЗ РОДА ДУК[429]
—О гроб, сколь ты велик! —Не удивляйся, друг:
Три жителя внутри меня. — Какие же?
— Отец и мать и чадо. — Горе горькое!
Но кто же эта мать? —Из рода Дук она.
— Об Анне говоришь благочестивой? —Так.
— А кто отец? —Палеолог по имени.
— Увы, я понял: это прах Георгия.
Но кто же сын их? —Ах, узнав, заплачешь ты.
— Блистали солнцем кудри золотистые?
— Блистали, да! —Волною с плеч струилися?
— Да, и зефир, играя, их развеивал.
— От горя встали дыбом волоса мои.
— Но это ведь не все! —Скажи, молю тебя,
Каков был взор его? — Как стрелы гибкие.
— Разил он в грудь? —Разил он в сердце самое.
— Но рана та была не горькой? —Сладкою!
— Каков он был лицом? — В глазах росистый блеск,
Белее молока, алее роз лицом.
— Скажи мне остальное! — Вопрошай, скажу.
— На что похожим был поток речей его?
— На ливень сладкий, на росу эфирную.
— Каков он грудью был? —Железной крепости.
— Каков десницей? —Истый правнук древних Дук,
Как новый Константин, как Андроник второй.
— Достигнул ли он зрелости и мужества?
— О, нет; и первый пух не опушал его.
— И был героем он еще до зрелых лет?
— От львов рожденный — лев и во младенчестве.
— Теперь я знаю, кто он! — Говори же, кто?
— Благочестивый Андроник из рода Дук.
— Ты не ошибся, путник. — Как же умер он?
— Он умер от разрыва сердца. — Жаль его!
И раньше, чем отец, он опочил в гробу?
— Да, раньше, чем отец, чем мать и чем жена.
— Мне горько это слышать, но я радуюсь
При мысли, что сейчас они — в святом раю.
— Пусть и тебе пошлет господь спасение
За то, что милый прах ты здесь оплакивал.
ФЕОДОР ПРОДРОМ[430]
(XII в.)
НА СОТВОРЕНИЕ МИРА
Если бы, о Аристотель, ты внял Моисееву слову,
Верно, тогда бы умом облетая высокое небо,
Ты бы признал его твердь созданием силы господней
И не посмел бы назвать сотворенное несотворенным.
НА СОТВОРЕНИЕ АДАМА
Он сын земли, он царь земли, он раб земли:
Сын — по природе, быв из праха созданным,
Царь — по уставу, как подобье божие,
А раб — по приговору за тягчайший грех.
НА СОТВОРЕНИЕ ЕВЫ
Поведай, странник, спит он или бодрствует —
Сей муж, который здесь, ребра лишившийся,
Лежит, простерт, не ведая, что деется?
Взирай, но молча: се господь творит жену.
НА ВЕРОЛОМСТВО ЗМИЯ
Бес, злой порок, жена и древо сладкое
Меня из кущ эдемских изгоняют прочь;
Бог, свет любви, жена и древо крестное
Меня к эдемским кущам допускают вновь.
ВИЗАНТИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА XIII–XV вв.