Памятники Византийской литературы IX-XV веков, Коллектив авторов

Книги

Памятники Византийской литературы IX-XV веков

22
18
20
22
24
26
28
30

И снова: «Сердце мое трепещет, и страх смерти напал на меня, ибо беззакония мои превысили голову мою. Я изнемог от вопля; засохла гортань моя; и боль моя наполняет все во мне, и ужасы твои сокрушили меня»[345].

А кошка говорит опять: «А почему же ты не поешь вот что: «Хочу я жратвы, а не жертвы, коровьего масла и овечьего молока, а еще мяса агнцев;[346] и желаннее это для меня, чем мед, помазала я жирным елеем и умастила главу мою» — и дальше по порядку?»[347]

Тогда мышь, увидев, что это не помогает, а больше уличает ее, сказала: «Я, госпожа моя, с юности остерегалась и не ела ни меда, ни молока, ни мяса, но только едва прикасаюсь к священным дарам моря, чтобы истинно, а не по слухам, пребывать в добродетели».

И отвечает ей кошка вот что: «Так кто же иной, если не ты, мышиный игумен, несчастных монахов наказывает и пожирает? Так и выходит: кто опустошает лампады? И я, пожалуй, если надену твою монашескую одежду, стану такой же и удостоюсь твоей схимы! А теперь, раз ты без монашеских одежд вышел из твоей кельи, мой рот станет твоей могилой, так что оставь там молитвенные дары, как положено, мышиный игумен!»

«Птохо–Продром

(XII в.)

Огромное по объему и тематическому разнообразию наследие Феодора Продрома породило колоссальное количество подражаний и переделок у поэтов, живших в последующее время. Особую группу среди сохранившихся поэтических опытов такого рода составляют те произведения, в которых с особой настойчивостью повторяется тема бедности, неоднократно встречаются описания ввергнутого в жесточайшую нужду поэта, который откровенно мечтает о богатом покровителе. Они дошли до нас под именем Птохо–Продрома (дословно— «Нище–Продром»). В этих небольших поэмах использованы элементы народного языка; они сильно отличаются от произведений с установленной аутентичностью. К таким поэмкам обычно относят 274 стиха, посвященных Иоанну Комнину, где поэт описывает те невыносимые муки, которые ему доставляет злая и корыстолюбивая жена; затем 117 стихов — где поэт обращается к севастократору (предположительно к Андронику Комнину) с жалобами на бедность и с просьбой о помощи; третья поэма — в 665 стихов — содержит жалобы и обличения, направленные против монахов, и четвертая поэма — самая короткая (всего 167 стихов) — рисует бедственное положение людей, занимающихся наукой.

Ниже приведены отрывки из этих поэм.

[О ДУРНОЙ ЖЕНЕ][348]

(ст. 42–274) … О, государь, как вынести мне норов этой бабы, Насмешки повседневные и ругань, и попреки, И «что расселся, муженек?», и «что, дурак, болтаешь?», И «что, скажи, принес ты в дом? что от тебя мне проку? Какой ты плащ, какой платок когда–нибудь дарил мне? Хоть раз бы, хоть на пасху бы купил ты мне накидку! Двенадцать лет я замужем, двенадцать лет страдаю, А от тебя ни ремешка к сандалии не вижу, А от тебя я ни клочка на платье не имею И ни колечка от тебя на палец не надела, И ни запястья от тебя, чтоб было чем похвастать! Смеются все на улице, что я хожу в обносках. Мне стыдно выйти из дому — сижу ни с чем и плачу! А коли в баню выберусь — еще того не лучше, А коли день один поем — так два сижу голодной. Рыдаю, плачу, сетую, ломаю в горе руки. А все старье, что ты мне дал, бери себе обратно! Будь это пурпур, иль атлас, иль хлопчатые ткани! Подумать только — на плаще кайма из букв старинных! Отдай его, продай его, сбывай, куда угодно! А простыни постельные? а банные отребья? Сынкам по завещанию оставь их, если хочешь! Весь этот хлам ты получил в наследие от предков — Отличное приданое ты дочерям готовишь! Так уж сиди, помалкивай, коли ни в чем не смыслишь! Чего глазеешь, муженек, чего ты смотришь волком? Я из порядочной семьи, а ты — лишь побродяжка! Мне кланяются встречные — тебя тычками гонят! Тебе ли зваться Продромом? Ты просто Нище–Продром! Ты на соломе ночью спишь, а я так на перине; Живу я на приданое, а ты лишь на подачки; Я серебро и золото храню в своем приданом — А ты с горшком да вертелом пришел на мне жениться! Вот ты сидишь в моем дому и в ус себе не дуешь, А пол в дому давно прогнил, вся облицовка сбилась, А черепицы выпали, а крыша прохудилась, А стены покосилися, а сад зарос травою, Нигде ни украшеньица, ни зеркала, ни статуй, Нигде ни плитки мраморной, ни кладки мозаичной, Все двери вышли из пазов, все косяки оббиты, Все гвозди порасшатаны, нет ни угла в порядке, Ограда возле садика — и та уж обвалилась. На что же руки у тебя? доски не приколотишь, Стены колом не подопрешь, не залатаешь крышу, Да что там — плотника позвать, и то не соберешься, Да что там — гвоздика купить, и то никак не можешь! Все домочадцы — при тебе, и от тебя ни шагу, Все для тебя — любовь, почет, и страх, и послушанье, А я о доме хлопочи, а я с прислугой мучься, А я детей обхаживай, как лучшая из нянек, А я в делах, а я в бегах, туда, сюда, повсюду; Рубашку мне — и то должна я шить собственноручно; Я, как прислуга у тебя, весь век на побегушках, Тебе я сукновальщица, тебе я сторожиха, Тебе я пряхою служу, тебе служу ткачихой, Чтоб прясть, чтоб ткать, кроить и шить штаны, плащи, рубашки, А ты сидишь, как курица, разинув клюв голодный, Сидишь и ждешь, пока тебе куска не вложат в глотку! И что с тобою делать мне, и что с тебя мне проку? Уж коли плавать не умел — так и не лез бы в воду! А коль полез — так уж сиди, молчи и повинуйся, Сиди, болячки счесывай и дай мне жить спокойно! Уж если бы ты вздумал бы завлечь себе невесту, То лучше б ты посватался к трактирной грязной девке, Оборванной, заплатанной, кривой и кособокой, Которая кореньями торгует в Манинее! Зачем меня, несчастную, завлек ты, сиротину Своими улещаньями, своими похвальбами!..» ………………………… Все это должен я терпеть, владыка венценосный, От трижды проклятой жены, ворчливой и драчливой, А все за то, что прихожу с пустыми я руками! И если ты, мой государь, по доброте душевной Меня своею милостью насытить не захочешь, То, ах, мне, право, боязно — она меня прикончит, И ты лишишься Продрома, столь преданного мужа!

[О МОНАСТЫРСКОЙ ЖИЗНИ]

(ст. 32–91) Едва лишь я подумаю о наших двух игумнах (Увы, о повелитель мой, в обители их двое, И эти двое — вопреки святительским уставам — Отец и сын! ах, не сыскать богопротивней пары!), Едва подумаю о том, что из–за них терплю я, Как выхожу я из себя и сам себя не помню! Ведь стоит мне хоть на чуть–чуть из церкви отлучиться Да пропустить заутреню — ну, мало ль что бывает! — Как уж пойдут, как уж пойдут попреки да упреки: «Где был ты при каждении? Отбей поклонов сотню! Где был во время кафисмы? Сиди теперь без хлеба! Где был при шестопсалмии? Вина тебе не будет! Где был, когда вечерня шла? Прогнать тебя, да все тут!» И даже этак: «Стой и пой, да громче, да душевней! Чего бормочешь? Не ленись, рот не дери впустую! Да не чешись, да не скребись, да не скрипи ногтями, Забудь про бани, про мытье, коли пошел в монахи! Купи большие башмаки и в них ходи повсюду, А не в сапожках напоказ с загнутыми носами! Да пояса не распускай на щегольские складки, Да рукавами не болтай, воротником не чванься, Забудь о том, чтобы сидеть без дела в подворотне, Забудь, как завтракают всласть оладьями на яйцах: Как есть, так ешь не досыта, как пить, так пей не вволю, А все заботы о съестном забудь, не вспоминая! Ты не смотри, что тот, другой, вкуснее ест и больше, Дурного слова не скажи про все его повадки, Затем, что это — протопоп, а ты — пономаренок, Затем, что в нотах он знаток и в хоре правит пеньем, Меж тем как ты лишь рот дерешь, а в пенье — ни бельмеса. Он счет деньгам у нас ведет, а ты таскаешь воду; Он деньги в сундуке хранит, а ты — головки лука; Он всех ученей, лучше всех Писание читает, А ты и в азбуке едва ль сумеешь разобраться; Он уж пятнадцать лет живет в монастыре меж нами, А ты — полгода не прошло, как к нам попал в обитель. Ты взад–вперед по улицам сандальями топочешь, А он на славном скакуне повсюду разъезжает, И на ногах его торчат воинственные шпоры. Он много для обители пожертвований добыл, А ты что делал? пас овец, гонял ворон, и только! Он входит, полон важности, в палаты государя, А ты лишь зря глазеешь вслед богатым колымагам. Он счет ведет имуществам, он счет ведет богатствам, А ты — бобам за пазухой да вшам под волосами. Он ходит в шерстяном плаще, а ты одет в рогожу, И на постели у него четыре покрывала, А ты в соломе спишь всю ночь, и вши тебя кусают. Четыре раза в месяц он бывает в бане, ты же От рождества до рождества не видишь и лохани. Он завтракает камбалой, он ест краснобородок, А ты дешевенькой икры купить себе не можешь. Он десять фунтов золота хранит в своем закладе, А ты и медного гроша не сыщешь за душою, Чтобы хоть свечечку купить, хоть постриженья ради! Меж тем как он, ты видишь сам, поставил нам икону, И два подсвечника при ней, и пурпурные ткани, А ты — босой, едва одет, под рясой нет рубахи, И на подштанниках твоих сияют пятна грязи. Вот так и бегай взад–вперед, и будь всеобщим служкой!..

«Христос–Страстотерпец»[349]

(XII в.)

Так называется один из весьма немногочисленных сохранившихся образцов византийской драматургии, и притом образец ее наиболее значительный. Долгое время отчасти на основании рукописной традиции автором этой драмы считался Григорий Назианзин, но уже в XIX в. было доказано, что написана она безыменным автором XI–XII вв. Содержание драмы составляют евангельские события: действие начинается шествием на Голгофу и кончается воскресением Христа и явлением его в доме матери апостола и евангелиста Марка. Главная роль в драме уделена не Христу, как следовало бы ожидать, а деве Марии. Круг действующих лиц довольно обширен: мы находим здесь и Иоанна Богослова, и Иосифа из Аримафии, и Никодима, и Марию Магдалину; участвуют вестники и стража; партии для полухорий галилейских женщин, в отличие от хора античной трагедии, представляют собой диалог в тех же ямбических триметрах, которыми написана вся драма.

Размер драмы превосходит известные нам образцы классической драматургии — в данном случае перед нами 2640 стихотворных строк, для большинства которых можно довольно точно определить прототип. Автор стремится сдержать свое обещание, изложенное им в коротком прологе, — написать пьесу «по Еврипиду». Примерно треть стихов всей пьесы заимствована из греческих трагиков. Удалось установить, что автор «Христа–Страстотерпца» взял для заимствований семь трагедий Еврипида: «Гекубу», «Медею», «Ореста», «Ипполита», «Троянок», «Реса» и «Вакханок»; «Агамемнона» и «Прометея» Эсхила и «Александру» Ликофрона. Существует небезосновательная гипотеза, что, кроме этого, многие стихи взяты из несохранившихся трагедий. Использована также в большой мере библейская и христианская литература: евангелия, апокалипсис, псалмы, книга Бытия, Исход, письма апостола Павла и некоторые апокрифы.

Даже в стихах, далеких от буквального заимствования, наблюдается присутствие лексики греческих трагиков. Но это подражание, имеющее прототипами две совершенно разные сферы литературного творчества — языческую и христианскую, — лишено целостности, и это прежде всего лишает драму определенности и ясности в ее назначении. Вопрос, для кого она написана, давно уже дебатировался в науке. Вряд ли она преследовала развлекательные или дидактические цели. Для малообразованного читателя она, видимо, могла быть просто малодоступной. На образованного же читателя при возможности литературных ассоциаций и реминисценций могло произвести комическое впечатление смешение лексики языческой драмы и лексики библейской, а также механическое чередование реплик, относящихся к ничего не имеющим между собой общего трагическим персонажам, — например, Мария должна последовательно произносить слова Медеи, Гекубы, Кассандры, Клитемнестры, Андромахи, Гермеса.

Все это наводит на мысль, что «Христос–Страстотерпец» был написан человеком незаурядной эрудиции, который, однако, предназначал свою драму не для исполнения на сцене, а для чтения, и скорее всего для чтения в кругах ученых.

«Христос–Страстотерпец» пользовался большим вниманием исследователей. Его очень ценили богословы, которые видели в нем единственную христианскую драму на греческой почве и поэтому усердно исследовали все то в нем, что касается христианской догматики. Драма эта привлекала также и филологов, которые использовали сохранившиеся в ней отрывки трагедий для создания критики текстологического аппарата. В частности, именно при помощи текста этой драмы были найдены некоторые строки из потерянных частей «Вакханок» Еврипида.

ДРАМАТИЧЕСКОЕ СОЧИНЕНИЕ, ПО ЕВРИПИДУ ИЗЛАГАЮЩЕЕ НАС РАДИ СОВЕРШИВШЕЕСЯ ВОПЛОЩЕНИЕ И СПАСИТЕЛЬНОЕ СТРАДАНИЕ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА (ХРИСТОС–СТРАСТОТЕРПЕЦ)

НАДГРОБНЫЙ ПЛАЧ

Иоанн Богослов

Простри, Царица, руки и оплакивай Усопшего, усопших к жизни звавшего; И я, насколько в силах, помогу тебе.

Богородица

Назад Читать дальше