На этот раз Леня, прежде чем прыгнуть на миг задержался, пропуская вперед нижнего. На это раз кое-как одетые бойцы все же построились.

– Мужики, взгляните, – обратился он к рядом стоящим старослужащим. – Сыновья Тортиллы построились! А что это за форма одежды такая? Китель расстегнут, штаны чуть держаться, портянки не намотаны? А если вам сейчас марш-бросок на десять километров? Да вы сдохнете в таком виде на первых же ста метрах! Солдат должен становиться в строй полностью одетым и обутым. Отбой, сорок пять секунд!

И Леня, раздеваясь на ходу, снова полетел к своей кровати. Часа через два, у одуревших и измученных парней, стало более или менее кое-что получаться.

– Ладно. На сегодня отбой, – смилостивился сержант, глядя с улыбкой, как самый малосильный солдат в изнеможении пытается вскарабкаться на свою кровать.

Свет погас и Леня блаженно закрыл глаза. «Какое счастье, что дядя Миша научил меня наматывать портянки» – успел подумать он и сразу же провалился в глубокий сон.

С того дня армейские будни повернулись к парням своим истинным лицом. От подъема до ужина их до седьмого пота гонял старлей Туполев, часами отрабатывая с ними то строевой шаг, то физическую подготовку, а в перерывах все до одури зубрили устав и военную присягу. После ужина молодое пополнение попадало полностью в распоряжение сержанта Янова и его братьям. От этого парням легче не становилось. До самого отбоя, а часто и до глубокой ночи они носились по казарме, то наводя чистоту в туалете и других местах общего пользования, то отрабатывали команду: «Отбой! Подъем!», а то и просто выполняя разные, зачастую унизительные, приказания старших.

Лене было чуть легче остальных. Крепкий физически и неразбалованный в быту, он быстрее остальных подстроился под армейский уклад жизни, хотя в первые дни, как и все, без сил падал на постель и мгновенно засыпал.

– Лень. Ты по дому скучаешь? – шепотом спросил его Тимофей, когда им разрешили лечь спать и в казарме выключили свет.

– Первые дни как-то не до того было, – честно признался Клиневский. – А сейчас бывает вспоминаю, но все это: дом, школа, друзья, так осталось далеко, словно в прошлой жизни. «И Светино лицо вспоминается все туманнее и туманнее» – мысленно добавил он.

– Вот и у меня так же, – вздохнул Тимофей. – Последние дни все больше о еде думаю. Ты чтобы сейчас хотел съесть?

Но в ответ раздалось сладкое посапывание.

Присяга. Сколько пота, нервов и сил было потрачено для того, чтобы в этот морозный декабрьский день выйти, чеканя шаг на середину плаца, взять в руки красную паку и, под развивающимся знаменем, глядя в глаза всему полку громко и четко сказать: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды вооруженных сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…».

Стоя в строю и слушая клятву товарищей, Леонид волновался так, как никогда в жизни. Сейчас он произнесет слова, которые должен не только помнить до конца, но и выполнять. И должен сказать это так, чтобы народ, Родина, все, к кому они обращены, что это не просто заученный текст, а присяга на верность, честность и самопожертвование на благо своей страны, своим близким, своему народу.

– Рядовой Клиневский!

– Я! – выкрикнул Леня и волнение вмиг улетучилось, голова стала ясная и только дрожь в пальцах выдавала его нервное напряжение.

– Для принятия присяги выйти из строя!

– Есть!

Леонид сделал три шага вперед, взял со стола красную папку и повернулся кругом. В морозном воздухе зазвучал его чуть хрипловатый голос. Оторвав на секунду взгляд от текста, он вдруг увидел, что нет перед ним ни ровного строя солдат, ни занесенного снегом плаца, а стоят совершенно незнакомые люди. Кто в красноармейской буденовке, кто в мундире 1812 года, кто в матросском бушлате, а кто в пробитом пулями кителе. Пенсионеры и первоклассники, ветераны и младенцы, все стояли в этом ряду и слушали. Слушали и верили, что этот солдат не подведет, что они могут спать спокойно. А вот и мать со Светой. Стоят в обнимку, как тогда у военкомата, стоят, улыбаются, одобрительно кивают головой. Клиневский еще крепче прижал к груди автомат и теперь не было во всем мире такой силы, из-за которой он мог бы нарушить клятву, данную своему народу.

Оставшаяся половина дня прошла для принявших присягу в праздничных мероприятиях. Тех к кому приехали друзья и родственники отпустили в увольнение, а остальные пошли в клуб на концерт, который был организован специально для них.

Леня сидел в первых рядах зрительного зала, но ни сцены, ни участников концерта не видел. Его мысли были далеко-далеко отсюда. Он находился в квартире небольшого белорусского городка, а в руках держал маленькие. Теплые Светины ладошки.