– О, я вам мешаю, отошлите меня прочь!.. Ну же, вас ничто не должно стеснять в моем доме… Я ухожу…
И всегда её вежливо просили остаться.
И всегда эта хитрая лиса приходила легко одетая, показывая себя во всей красе, от которой заржал и забил бы копытом даже такой патриарх, каким, по всей видимости, был Мафусаил в его сто шестьдесят лет.
Верный друг был мягок, точно шёлк, он на всё смотрел сквозь пальцы и был очень доволен, что она занимается им одним, ибо выигрывал от этого во всех смыслах, однако, как преданный брат по оружию, постоянно напоминал своей хозяйке о её отсутствующем муже.
Однажды вечером после весьма тёплого дня Лавальер, опасаясь очередных происков дамы, заговорил о том, как Малье её любит, какой он порядочный, честный, верный, и как он души в ней не чает, и как печётся о защите своей чести…
– Если он так боится за свою честь, то зачем он приставил ко мне вас? – как бы удивилась Мари д’Анбо.
– По великой своей предусмотрительности, – отвечал рыцарь. – Он обязан был доверить вас защитнику вашей добродетели, но не потому, что сомневался в вас, а потому, что стремился защитить вас от недоброжелателей…
– Так вы мой телохранитель?
– И я горжусь этим!
– Что ж! Он сделал далеко не лучший выбор!
При этих словах она бросила на него столь откровенно сладострастный взгляд, что верный брат по оружию в порядке упрёка напустил на себя холодность и оставил прекрасную даму одну, обиженную его отказом завязать любовную баталию.
Она глубоко задумалась, не понимая, почему столкнулась с таким препятствием, ибо ни одной даме не придёт в голову, что молодой дворянин способен пренебречь безделицей, что столь высоко ценится и столь дорого стоит. Мысли её, цепляясь одна за другую, потянулись и переплелись так, что из разрозненных кусочков получилось целое полотно, взглянув на которое она поняла, что по уши влюблена. Сей случай должен послужить дамам назиданием, что не след им играть с мужчинами в подобные игры, поелику смола всегда к рукам пристаёт.
Таким путём Мари д’Анбо пришла к тому, с чего ей следовало начать. И она поняла, что раз славный рыцарь вырвался из расставленных ею ловушек, значит, его уловила в свои тенёта другая дама. Внимательно посмотрев вокруг, дабы выяснить, где её молодой гость мог найти ножны по своему вкусу, она вспомнила, что красавица Лимёй{60}, одна из фрейлин королевы Екатерины Медичи, а также дамы де Невер, д’Эстре и де Жак были явными приятельницами Лавальера, и порешила, что хотя бы одну из них он должен безумно любить.
И вот ко всем прочим причинам, по которым она стремилась соблазнить своего неусыпного Аргуса – голову коего она не то что не хотела отрубить, но, напротив, мечтала умастить благовониями и осыпать поцелуями, – прибавилась ещё и ревность.
Правду сказать, Мари была и красивее, и моложе, и соблазнительнее, и милее всех соперниц, по крайней мере к такому заключению пришло её воображение. И, взволнованная всеми струнами и пружинами души и тела, кои приводят женщину в движение, она решилась пойти на приступ и захватить сердце рыцаря, ибо дамы любят брать всё, что хорошо укреплено.
Она стала такой душечкой, так к нему подольстилась, так умаслила, что мало-помалу приручила его. И однажды вечером она впала в мрачное настроение, хотя в глубине души была весьма весела, и вынудила своего телохранителя задать естественный вопрос:
– Что с вами?
Она задумчиво отвечала, и слова её звучали слаще самой сладкой музыки, что она вышла замуж за Малье вопреки своему сердцу и потому очень несчастна; что она не ведала наслаждений, оттого что муж её ничего в любви не смыслит, и жизнь её полна слёз. Короче, она чиста и сердцем, и всем остальным, ибо додня не получила от замужества ничего, кроме разочарования. Потом она добавила, что любовь, несомненно, должна иметь свою сладость и приносить удовольствия разного рода, поелику все дамы ищут её, жаждут и ревнуют к тем, кто ею торгует, ибо любовь продаётся задорого, – в общем, ей любопытно узнать, что такое любовь, и за один день или ночь любви она отдала бы жизнь и навеки безропотно покорилась бы своему другу. Однако тот, с кем ей приятнее всего было бы заняться сей наукой, и слушать её не хочет, в то время как она сохранила бы их отношения в тайне, зная, как муж ему доверяет, и наконец, что, ежели он по-прежнему будет глух к её мольбам, она умрёт.
И все эти словеса, известные женщинам с колыбели, перемежались паузами, вздохами и выразительными взглядами. Она взывала к небесам, возводила очи горе, внезапно заливалась румянцем и даже рвала на себе волосы… Все, какие есть, чары пошли в ход. И поскольку за словами Мари стояло острое желание, которое украшает даже дурнушек, славный рыцарь весь в слезах бросился к её ногам, обнял их и припал к ним губами. Правду сказать, добрая женщина с удовольствием предоставила ему возможность их целовать, и даже более того, не думая о дальнейшем, позволила ему дотронуться рукой до своего платья, прекрасно понимая, что, дабы снять оное, надо начать снизу, но этим вечером ей суждено было остаться целомудренной, понеже прекрасный Лавальер воскликнул с отчаянием:
– Ах, сударыня, я самый несчастный и недостойный…