— Арнольд вернулся.
— Где он? — Язык у нее заплетался, видимо, доза была чувствительной.
— У себя в спальне, с мальчиком. Сейчас же хочу позвонить Фабиенн. Извините, что разбудил, но мне казалось, вам лучше узнать об этом как можно скорее.
— Погодите секунду, — она нащупала пеньюар у подножия кровати. — А где он был, не рассказывал?
— Нет, ни слова.
Мы поднялись на площадку: за дверью все еще шумела вода. Плохо, подумал я; в таком состоянии как бы он не заснул в ванной: на сыночка в этом случае надежды мало — будет стоять себе рядом и наблюдать, как тонет отец, — даже, пожалуй, без любопытства.
Я распахнул дверь; в ноздри сразу же ударил запах сажи. В камине, на белом листе бумаги, аккуратно расстеленном служанкой, валялся обгорелый спичечный коробок — следы моего здесь пребывания. Не видно было ничего, что могло бы так пахнуть.
Арнольд, все еще одетый, вытянув ноги, сидел в кресле; голова его тяжело свесилась на грудь. В такие минуты сознание выхватывает из общей картины одну деталь, которая потом всю жизнь преследует тебя кошмаром. Взгляд мой остановился почему-то на пролысинке у самого носка ботинка; кожа здесь была стерта почти насквозь.
— О бедный Арнольд! — Вайолет, наверное, первым делом увидела полуоторванную подошву. Она подбежала и положила руку ему на плечо. Арнольд пошевелился и с трудом поднял веки. Затем сонно нам улыбнулся и промямлил:
— Привет.
«Где же там Доминик-Джон, — подумал я, — все никак не наполнит ванну?»
«Что же нам с ним делать?» — спросила Вайолет без слов, одним только взмахом ресниц.
— Давай помогу раздеться, — я подошел к креслу. Он продолжал улыбаться; смысл моих слов до него не дошел.
— Ну вот и все. Ей он теперь не достанется. Я позаботился об этом.
Я бросился к двери, за которой все еще слышался шум воды. Ванна была почти наполнена, мальчик лежал в ней лицом вниз. Я приподнял тело — головка свесилась под неестественным углом: на сломанной шее виднелись темные пятна. Кончик языка был зажат между двумя рядами белоснежных зубов.
— Какая вонь! — донеслось сзади; Вайолет ничего не видела за моей спиной, — дымоход, что ли, засорился? О боже, что это?
Я повернул голову и проследил за ее взглядом: от нижнего угла ванной вверх по стыку двух стен, до огромной черной кляксы под самым потолком. Будто кто-то швырнул кулек с сажей, и он взорвался — точно в верхнем углу.
Послесловие переводчика
Итак, долгожданный хэппи-энд позади; можно перевести дух и попытаться ответить на некоторые, наверняка возникшие у читателя вопросы.
Первый и самый каверзный: почему, все-таки, «Отверженный дух»? Разве дословный перевод не предполагает множество иных, куда более очевидных вариантов? Как будто бы так. Но вдумаемся: ведь в контексте романа очень «тихое» это слово — «unquiet» — приобретает постепенно двойной, очень весомый смысл. И «дух» несожженной ведьмы оказывается не столько даже «неспокойным» («мятежным», «терзающим», «шумным» и т. д.), сколько «неуспокоенным» (вспомним рассуждения Арнольда на эту тему), «не обретшим приюта». Соединение в одном слове двух смысловых «струй — „неприкаянности“ с „мятежностью“, — наполняющее заглавие столь неожиданной глубиной, и подсказывает как бы „среднеарифметическое“ решение. Ну вот, с „отверженностью“, будем надеяться, разобрались.