Насколько такое беззвучное и неписанное Слово Духа доступно пониманию обычного человека?

Насколько доступно пониманию Слово Учителя, переведённое с беззвучного языка Духа на звуковой язык человека?

Любая информация интерпретируется по-разному в сознании разных людей. Мудрец и глупец видят одно и то же дерево по-разному. А если Учитель говорит притчами, чтобы доходчиво передать существование взаимоисключающих понятий? Если смысл этих притч непонятен по сей день? Если человеческий разум мыслит по принципу «либо-либо», а не «и то и то». Если человеческое сознание не может постичь древнюю восточную и современную научную мудрость: «ты — это то». Если представление о необъятной и вечной незримой духовной реальности надо уместить в обычную первобытную человеческую головушку?

Как происходила трансформация учения Христа в процессе его передачи общественному сознанию не в теории, а в реальной истории христианства очень хорошо демонстрирует выдающийся российский религиовед, д.ф.н. Евгений Алексеевич Торчинов в книге «Религии мира: опыт запредельного»:

«Процесс реинтерпретации учения Иисуса начался почти сразу же за выходом первоначального христианства (иудео-христианства) за пределы Палестины. Даже при признании нами традиционного авторства евангелий мы обращаем внимание на то, что евангелистами являются люди, далеко не самые близкие к Иисусу и даже необязательно входящие в круг семидесяти апостолов, не говоря уже о двенадцати — к ним относятся Матфей и Иоанн, что же касается Луки и Марка (последнего церковь отождествляет с юношей, бежавшим, завернувшись в простыню, при аресте Иисуса), то их близость к Иисусу в любом случае весьма сомнительна. Скорее же всего, евангелия писались иудеями диаспоры, давно утратившими непосредственный контакт со своей родиной и эллинизировавшимися (показательны и их имена: Лука — имя римское, Люций, чисто римским именем является и Марк). Писали они, вероятно, с чужих слов, путая иудейские реалии и географические названия и плохо понимая тот культурно-исторический контекст, в котором велась проповедь Иисуса. В результате всё чаще и чаще иудейское понимание слов Иисуса сменяется их интерпретацией человеком эллинистического воспитания. В частности, как мы показали в гл. 1 части I нашей книги, само воскресение (Иисуса), идея которого укоренена в зороастрийской и иудейской традициях, начинает ассоциироваться в глазах эллинов-неофитов с типологически совершенно иными "воскресениями" богов Фригии, Сирии и Египта (в XIX в. это непонимание было унаследовано и "научно" использовано религиоведами мифологической школы). Таким образом, даже евангелия (не говоря уже о христианстве позднейших времён) являют собой во многом результат видения иудейской реальности не понимающим, но истолковывающим эллинистическим взглядом».

Насколько точно были переданы слова Учителя, насколько сохранилась первичная информация самого Спасителя — судите сами. Передаточных звеньев, в которых информация искажается, трансформируется, теряется, — хоть отбавляй. Принцип «испорченного телефона» действует для всех книг, в том числе и для «священных».

Насколько эти книги — миф, насколько — исторический факт? Определить это очень и очень трудно, посильно лишь специалистам, но и они не сходятся к единому мнению. К этому добавляются особенности человеческого сознания, которые так и норовят мифологизировать окружающую действительность.

Проживший долгих 95 лет жизни и написавший свыше 600 философских трудов, один из которых называется «Диалектика мифа», Алексей Фёдорович Лосев считал, что человек обречён жить в мифе. Он сам строит воздушные замки, в которых ему удобно и комфортно жить.

Эти замки двоякого рода: либо человек строит свой мифологический «дом», в котором замыкается от всего остального мира (подобно черепахе или «человеку в футляре»), либо этот миф объемлет собой весь Универсум, всю человеческую общину, весь земной шар. Таким образом, двуликий миф становится у него либо злым демоном, замыкающим человека в его локальном «я», в его скорлупке, в его панцире, в его футляре; либо божественной силой, зовущей объять необъятное, самоутвердиться в вечности и бесконечности и духовно преобразиться. Этому философу, в частности, принадлежат слова:

«Мы не ошибёмся, если скажем, что религия есть всегда то или иное самоутверждение личности в вечности».

Однако простой смертный, который самоутверждается не в вечности и бесконечности, а здесь и сейчас, мыслит не небесными, духовными категориями, а привычными земными, материальными понятиями-представлениями. Мыслит категориями мира феноменов, явлений, но не способен познать ноумен, Кантовскую вещь в себе. Мыслит сквозь призму субъект-объектной дихотомии сознания, искусственным образом делящей единый, целостный мир на «я» и не-«я»:

«Квантовый подход требует рассматривать частицы только в их ВЗАИМОСВЯЗИ с ЦЕЛЫМ. …С точки зрения “наивного реалиста” Вселенная представляет собой совокупность объектов. Для специалиста по квантовой физике это подвижная единая ткань, состоящая из всплесков энергии, и ни одна из частей этой “ткани” не существует независимо от целого, а это целое включает и наблюдателя»16.

Мыслит иллюзорными ментальными конструктами, не имеющими никакого отношения к истинной реальности (восточная мудрость: «Всё реальное — неописываемо, всё описываемое — нереально»). Мыслит сквозь призму общих для всех людей нейрологических контуров сознания, описанных Тимоти Лири и Робертом Антоном Уилсоном: биовыживания, эмоционально-территориального, семантического и социополового. Мыслит под воздействием мощнейшего индивидуального бессознательного начала психики, огромную роль которого впервые обозначил Зигмунд Фрейд, а также под влиянием архетипов коллективного бессознательного, дорогу к познанию которых впервые проложил Карл Густав Юнг. Мыслит в рамках границ, обозначенных языком (вспомним Людвига Витгенштейна: «Границы моего языка есть границы моего мира»). Мыслит сквозь призму социокультурных штампов и стереотипов, на что обратили внимание культурологи.

Всё это «человеческое, слишком человеческое» восприятие окружающего бытия не даёт возможности самому человеку ни познать истинную реальность, ни понять Божественное Слово, исходящее из этой реальности; запирает «венца творения» в Платоновской пещере теней (на изображении) и превращает его, по сути дела, в биоробота:

«Оказалось, что мы живем во вполне призрачном мире, в мире, который отнюдь не есть физическая реальность, фотографически копируемая нашими чувствами; скорее это мир архетипов коллективного бессознательного, мир слов и социокультурных стереотипов.

Главным плодом просвещения оказалось превращение человека в запрограммированного социокультурного биоробота, сводного лишь в рамках, оставленных для него языком, культурой и социальной ролью»17.

Эти весьма наивные представления, иллюзии дихотомического сознания, «идолы разума» Бэкона, иллюзорные ментальные конструкты, не передающие представления об истинной реальности, подспудные импульсы подсознания и бессознательного, слова, искусственно и произвольно ограничивающие необъятный мир18, социокультурные клише, штампы и стереотипы, мифы и мифологемы жития-бытия неизбежно искажают любую полученную свыше информацию. Искажения накапливаются по мере передачи информации другим звеньям в информационной цепи по принципу «испорченного телефона».

Искажения действуют до тех пор, пока не придёт новое, высшее прочтение «священного писания», базирующееся на неких универсальных законах развития мира, Духа, Жизни, человека, человеческого сознания, общества, а не на абсолютизации чьих-то свидетельств и благовестий. Только после этого формальное, некритическое, искажённое призмой человеческого восприятия «священное писание» становится по-настоящему Священным.

Именно на абсолютизации отобранных духовенством благовестий, евангелий и был создан церковный канон. К четвёртому веку на смену раннему революционному христианству пришло христианство институциональное. На смену духовному порыву, вере в живое слово, желанию перевернуть этот падший, несправедливый и жестокий мир даже ценой собственной мимолётной жизни пришёл институт церкви, который поставил веру на службу Римскому императору, господствующему классу и новому духовенству. Помни, что всякая власть от Бога, а император — «помазанник Божий». Господин, барин, хозяин тебя лупит, мочит, измывается, как хочет, а ты «подставь левую». Наконец (самое главное), плати десятину, выучи Кредо и тебе воздастся «сто крат», но «на том свете» за несправедливость этого мира и земные страдания, сын мой. Такова была незатейливая социальная интерпретация Слова простолюдинами с подачи духовенства в эпоху феодализма.

Ренессанс в общественной жизни на исходе Средневековья породил духовную Реформацию Европы Нового времени. Новое время всегда бросает новые вызовы церкви и обществу. Протест против догм, против роскоши, против лицемерия явил на свет новое прочтение того самого «священного писания», которое стало каноном. «Священное предание» в виде решения различных вселенских соборов и трудов «отцов церкви» вообще было вычеркнуто из канона.