Миган крепко схватил его за волосы, и парень, выпустив собаку, издал пронзительный крик.

— Ты хочешь, чтобы я рассердился, Билли? А? Ты этого добиваешься? — процедил он.

— Я не думал ничего плохого, Джек! — простонал Билли. Миган отпустил его.

— Ну, так будь пай-мальчиком. Иди, позови Бонати, потом возьми тачку и отправляйся за Верзилой Альбертом.

Билли судорожно облизнул губы.

— Альберт? — прошептал он. — Умоляю тебя, Джек, ты же знаешь, я не переношу этого типа. При виде его я готов наложить в штаны.

— Тем лучше. Я вспомню об этом, если ты еще когда-нибудь вздумаешь возникать. Тогда мы позовем Альберта, чтобы он занялся твоим воспитанием, — сказал Миган, нехорошо улыбаясь. — Такой выход тебя устроит?

Глаза Билли округлились от ужаса.

— Нет, Джек, только не это. Только не Альберт.

— Ну так будь послушным. — Миган похлопал его по щеке и открыл дверь. — Давай, поворачивайся.

Билли вышел, и Миган, вздыхая, обернулся к Доннеру.

— Прямо не знаю, что с ним делать, Фрэнк. Ей-богу, не знаю.

— Он еще молодой, мистер Миган.

— Он думает только о девках. О маленьких шлюшках в мини, которые готовы показать все, что у них есть, — ворчливо проговорил Миган, передергиваясь от искреннего отвращения. — Однажды я самолично видел, как он трахает приходящую работницу после завтрака. Лет пятьдесят пять, вся в пыли... да еще в моей кровати!

Доннер дипломатично промолчал, а Миган открыл небольшую дверцу в глубине комнаты, которая вела в часовню. Там постоянно поддерживали атмосферу свежести, воздух был наполнен ароматом цветов. В динамиках звучала органная музыка, создававшая настроение тихой печали.

С каждой стороны было устроено по шесть ниш. Миган снял шляпу и вошел в первую. Там всюду были цветы, гроб был установлен на постамент в черной драпировке.

— Это кто?

— Девушка. Студентка, которая угодила под колеса спортивного автомобиля, — ответил Доннер.

— Ах да, я сам ей занимался.

Он приподнял ткань, закрывавшую ее голову. Умершей было лет восемнадцать-девятнадцать; веки ее были опущены, губы полуоткрыты; грим на ее лице был наложен так искусно, что казалось, она спит.