— Какой мир? Мир мертвых?

— Нет. Не мир мертвых и не мир кого-либо еще. Просто другой мир. Об этом не имеет смысла говорить. Ты сам все увидишь.

С этими словами дон Хуан ушел в дом. Я поплелся за ним в его комнату.

— Постой, дон Хуан, постой. Что ты собираешься делать?

Не отвечая, он достал свою трубку, уселся на соломенную циновку посреди комнаты и уставился на меня с инквизиторским блеском в глазах. Казалось, он ждет моего согласия.

— Дурак ты, — мягко произнес он. — Ты же не боишься. Ты только говоришь, что боишься. Он медленно покачал головой из стороны в сторону, достал мешочек с курительной смесью и набил трубку.

— Дон Хуан, я боюсь. Я действительно боюсь.

— Нет, это — не страх.

Я отчаянно пытался оттянуть время и завел длинный разговор о природе своих ощущений, совершенно искренне утверждая, что по-настоящему боюсь. Но он сказал, что я дышу нормально и сердце бьется размеренно, так что это — не страх.

Я на секунду задумался над его утверждениями. Он ошибся: в моем состоянии были некоторые явные физические изменения, как правило, сопровождающие чувство страха, и я действительно был в отчаянии. В воздухе словно витала неотвратимость судьбы, с желудком творилось что-то невообразимое, я был уверен, что сильно побледнел, ладони вспотели, и все же я вынужден был признать, что действительно не боюсь. Привычное и хорошо знакомое чувство страха, того страха, который был одной из черт моего характера, отсутствовало. Но я продолжал что-то говорить, расхаживая перед доном Хуаном, а он сидел на полу, держа в руках набитую трубку, и смотрел на меня все с тем же инквизиторским выражением лица. Немного подумав, я пришел к выводу, что чувство, заменившее сейчас мой обычный страх, является ощущением глубокого дискомфорта. Такой дискомфорт я испытывал всякий раз при одной только мысли о путанице, возникающей после приема галлюциногенов.

Некоторое время дон Хуан разглядывал меня, потом отвел взгляд в сторону и прищурился, как бы стараясь разглядеть что-то на очень большом расстоянии.

Я все ходил и ходил перед ним до тех пор, пока он наконец не велел мне сесть и расслабиться. Несколько минут мы сидели молча.

— Не хочется расставаться с ясностью, да? — неожиданно спросил он.

— Ты абсолютно прав, дон Хуан, — ответил я.

Он засмеялся с явным удовлетворением. — Ясность — второй враг человека знания. Она довлеет над тобой. Ты не боишься, но не хочешь ее терять. А так как ты — дурак, то называешь то, что с тобой происходит, страхом.

Он усмехнулся и попросил:

— Принеси-ка мне углей.

Сказано это было успокаивающим тоном и как-то по-доброму. Я автоматически поднялся, пошел в заднюю часть дома, вынул из очага немного тлеющих угольков, насыпал их на керамическую плитку и принес в комнату.

— Иди сюда, — громко позвал дон Хуан снаружи.

Он расстелил соломенную циновку на том месте, где я обычно сидел. Я положил плитку с углями рядом с ним, и он подул на них, чтобы они немного разгорелись. Я сел было на землю, но он остановил меня и усадил на правый край циновки. Потом положил один уголек в трубку и протянул ее мне. Я взял ее. Я был поражен безмолвной силой, с которой дон Хуан мною управлял. Я не мог ни думать, ни говорить. Не имея больше никаких аргументов, я был убежден, что не боюсь, а просто не хочу терять ясности.