«Это не тот день!»

– Латерф! – рычал Хроуст, встряхивая его как тряпичную куклу. Он тоже успел окунуть в бочку голову, и влага испарялась с его лица, погружая в белое облако. – Очнись! Мы должны свалить отсюда как можно скорее!

Латерфольт лишь кивнул: в горле и носу все еще саднило. Они побежали по узким улицам незнакомого города наугад, пытаясь рассмотреть в дыму крепостные башни и выйти к воротам, или увязаться следом за горожанами, которые уж точно знали выходы из Унберка. Вскоре они заметили в толпе кого-то из Сироток, и Хроуст окликнул своих людей; те, завидев гетмана и егермейстера, мигом спешились, ведя лошадей к командирам.

– Идем, идем, – подгонял Хроуст, но Латерфольт застыл как вкопанный, чувствуя, как даже в этом пекле сердце сковывает льдом.

На противоположной улице горел целый двор. Коновязь и деревья утопали в пламени, которое пыталось добраться до ветхого дома с деревянной крышей. Где-то там, в этом аду, плакал ребенок – плач явственно доносился сквозь грохот, треск и вопли. Не успев ничего обдумать, Латерфольт бросился к двору. Рука Хроуста пролетела над его ухом, но поздно: егермейстер в несколько прыжков оказался у рассыпающихся ворот и без раздумий кинулся в огонь.

Перемешанный с пеплом дым обжег лицо. В вонь вплелся отвратительный запах его собственных подпаленных волос, а на зубах захрустел песок. Наконец удалось отыскать в дыму орущего мальчишку не старше Дэйна. Латерфольт протянул руку, и пламя лизнуло ее, но не успело схватиться за одежду: он сгреб мальчика за шиворот, впившись ногтями в его шею, вышвырнул на дорогу и следом выпрыгнул сам, чувствуя, как разум снова оставляет его.

Топот копыт и лицо, охваченное огнем… Нет, это рыжие волосы. Шарка? Нет, Кирш, предатель Кирш, перепачканный в копоти! Он затаскивает Латерфольта в седло, оборачивает его нос и рот какой-то вонючей мокрой тряпкой, а дальше – лишь бешеная тряска, и вопли, и пепел, и, если это еще не бред, хриплый, но мощный крик Хроуста:

– Стреляйте по ним! Это они сожгли Унберк!

Перепуганное лицо мальчишки возникло перед ним. Латерфольту понадобилось немало времени, чтобы его узнать. Виски все гудели, словно голову сжимали руки великана. Он попытался что-то сказать, но вместо слов из уст вырвался лишь сухой, раздирающий горло кашель.

Дэйн проворно сунул Латерфольту в руки флягу, и тот стал хлебать воду так быстро, что снова затрясся от кашля. Перед его глазами все еще танцевали языки пламени. «Ненавижу огонь. Ненавижу!»

– Где Шарка? – спросил он, придя в себя.

«Спит», – показал Дэйн: несколько его самых простых слов и фраз Латерфольт успел выучить еще в Таворе. Егермейстер сел и осмотрелся. Перед ним была полуразрушенная церковь старых богов, не тронутая огнем. Они проезжали такую по пути в Унберк – значит, его притащили поближе к лагерю, где, на счастье, остались основные силы Хроуста. А те, кого они взяли с собой в «триумфальное» шествие… Голова вдруг разболелась так мучительно, что Латерфольт не сдержал стона.

На стон прибежал Петлич и присел рядом.

– Ты как? – спросил гетман стрелков, приземистый и надежный – полная противоположность Киршу. На его щеке красовался большой розовый шрам: так раны выглядели после того, как их касался Дар Исцеления. Значит, Шарка жива и уже лечит пострадавших.

– Терпимо. Иржи, ты знаешь, что произошло?

– Жители подожгли Унберк, – просто ответил тот. – Пока одни горожане приветствовали нас, другие раскладывали запалы и солому, а после убежали через тайный ход под западной стеной, пока остальные горели заживо. Унберк еще пылает. Мы сделали все, что могли.

Ровный, монотонный голос Петлича никак не вязался со страшными словами, которые произносил его рот.

– Вы поймали поджигателей?

– Хроуст отдал приказ стрелять по ним.

Латерфольт замотал головой, отгоняя от себя то ли его слова, то ли приступ тошноты. При движении запах паленых волос усилился. Знаменитая грива, которую он не стриг с юношества – длинные волосы считались украшением и гордостью каждого хинна, – не пережила пожара.