– Вы позволите?

– Прошу.

Рон молча прошел вглубь кабинета и сел в кресло. Мартин последовал за ним, остановившись около стола. Только бы Рон ответил, только бы не замкнулся на переживаниях, о которых сейчас так важно знать Мартину.

– Каждый раз, когда убивал, я действовал вопреки своему разуму. – Глаза Рона сузились. Голос звучал жестко. – Меня ведут чувства, которых я не понимаю, не знаю, не ощущаю внутри себя, но они есть…, и они правят моей жизнью. И каждый раз мой разум отступает перед их силой, каждый раз они подчиняют его своей воле.

Рон замолчал. Мартин не отрывал взгляда от его лица. Куда он вернулся – на школьный площадку, в темный двор или в сегодняшний сон? Мартин молча ждал ответа, сев в кресло напротив Рона. Интуиция заняла привычное главенствующее место.

– Когда я смотрел на дверь, мой разум сдавило такое же неизвестное мне чувство. Я не понял почему, но почувствовал, что не могу войти,…не могу сейчас,… не должен… Еще не время.

– Вам было страшно? – нарушил Мартин наступившее молчание.

– Да. Я испугался, что открою дверь. Тогда я развернулся и прыгнул в темноту, и – проснулся от ужаса падения.

Почему сон приснился Рону именно сегодня? Понятия случайности у Мартина не было. Это оправдание дилетантов, маскирующих случайностью каждый провал своих поверхностных знаний. Мартин был настоящим профессионалом. Глубоко зная и тонко чувствуя психологию человека, Мартин не считал бы случайностью даже ветку, обломившуюся в глухом лесу над конкретной головой. Духовный мир человека, хотя и более порывист, но не менее закономерен, чем материальный.

– Исключая сегодняшний, когда вы видели сон последний раз?

– В поезде. Я ехал домой, к матери.

Мартин сел за стол и застучал пальцем по ручке, которую машинально взял. Это был один из признаков напряженного размышления.

– Нет, господин Митчелл, – продолжил вслух свои мысли Мартин. – Дверь не открылась. Вы открыли ее сами.

Мартин не дал Рону выдохнуть возражение.

– Расскажите обо всем, что вы делали накануне. Вы ездили к матери. Зачем?

– Просить прощения.

– Впервые после детства?

– Да. Через двадцать семь лет после… – Рон не стал договаривать.

– Она простила?

– Да.