8

С маяка Арне наблюдал за большими парусниками, идущими по проливу на юг, за рыбацкими лодками у берега и птицами, что вечно кричат и ищут рыбу. Большие и малые суда, все, кто легко проходил это опасное место, мысленно благодарили смотрителя маяка. Поначалу Арне было нелегко: с каждым днем, с каждой минутой он обретал новую жизнь, и это казалось таким странным и непривычным. Но всё же он размышлял о будущем – жизнь больше не заканчивалась с заходом солнца, она продолжалась. Одиночество никогда не пугало его, скорее наоборот: он стремился к нему и полагал, что тот, кто научился быть один, победил свой страх. Одиночество словно утолщает кожу или заглатывает тебя целиком, и там, в его укромной утробе, ты в безопасности – далекий от всего мира. И если ты стоишь на краю одиночества и не срываешься в пропасть, значит, ты его преодолел. В любом случае работа на маяке казалась Арне менее сложной и напряженной, чем служба на корабле во время войны. Ему хотели прислать помощника, чтобы тот был на подхвате, но Немой отказался: он согласен на должность смотрителя маяка, только если будет жить на острове один.

Когда дело дошло до замены старых ламп на более мощные аргандовы – они светят раза в два ярче, – Арне поразил членов гильдии, справившись с заданием самостоятельно и без единой ошибки. А через несколько лет он даже установил тяжелые концентрические кольца линзы Френеля, отчего свет стал еще интенсивнее. Конструкция включала систему канатов и шкивов и была проявлением настоящей инженерной мысли!

Маяк Арендала работал от заката до рассвета, светил в темные и туманные дни, во время штормов и гроз, и все его механизмы работали без перебоя, словно колесики больших часов. Стекла и цилиндры ламп всегда были чистыми, баки – полными масла, а фитили Арне аккуратно менял каждые четыре часа. Так он всем доказал: одного человека для обслуживания маяка вполне достаточно. В общем-то, если знать, что и как нужно делать, и располагать достаточным количеством сил и времени, с этой работой можно справиться. Однажды Арне пришлось спасать несчастных моряков торгового судна, которое село на мель, несмотря на то что он подавал им сигнал остановиться. Смотритель маяка спустил на воду весельную лодку, хранившуюся рядом с доком. Он сладил со всем в одиночку. Сбрасывая тросы и везя моряков в порт Арендала, думал только о спасении людей, а не о том, что его назовут героем. Арне поступил так, как, по его разумению, должен поступить любой смотритель на его месте.

Всё бы ничего, но Арне бесконечно печалила невозможность услышать ветер. И, кажется, не было в этой грусти ничего непереносимого, однако она казалась ему едва ли не самой горькой на свете. Иногда он смотрел на гнущиеся до земли кусты, или на причудливые круги чаек в воздухе, или на бьющиеся о скалы волны, пытаясь изо всех сил услышать дыхание, голос ветра. Но он забыл этот звук и никак не мог вспомнить, представить его.

Арне втягивал воздух, изучая ароматы острова: сладкие, горькие, нежные, сильные – разные в каждое время года, они делились настроениями земли, раскаленных летних камней, дикого вереска, льда, теплых волн или мрачной морской глубины.

Открытые пространства заполняли тишину. Свет играл: то набирал силу, то прятался в тени, превращая море в палитру художника. Арне чувствовал движение ветра сквозь пальцы, когда на верхней галерее выставлял руку так, что казалось, будто он посвящает свой остров в рыцари. Иногда Арне зажимал кулак, словно пытаясь поймать ветер. Но, конечно, напрасно. Опаленная солнцем кожа лица стала нежной и тонкой, такой тонкой, что под ней проглядывали крошечные голубые жилки, по которым текла жизнь. Эта сторона лица, в отличие от той, другой, была чувствительной. Он подставлял лицо ветру: пусть подует, коснется или, как Арне любил представлять, поговорит с ним и его ранами на неизвестном языке.

Он шел по балкону, рассматривая северную часть побережья, как вдруг увидел лодку Финна Хёбаака. Та приближалась, скользя кормой по воде, ровно, не раскачиваясь в стороны. Каждый первый понедельник месяца на ней привозили продукты. Арне узнал большую фигуру Пелле Йолсена и его родственника, который встал так, что корпус лодки накренился. Они разговаривали. Арне было интересно, какой голос у Йолсена: громкий и властный, под стать его фигуре, или, напротив, тихий и робкий. При этой мысли Арне улыбнулся, но улыбка, как всегда, не задержалась на его лице. Он вернулся к фонарю, который стал холодным и влажным, а потом решил спуститься в свою каморку – небольшое помещение с письменным столом, полкой для бортового журнала, крохотной, но жаркой дровяной печью и соломенным мешком: время от времени смотритель маяка любил поспать на нем. Стены были завешены морскими картами и метеорологическими таблицами, пожелтевшими от времени.

Арне еще раз огляделся и стал спускаться: сто восемьдесят девять ступеней вели вниз, но он не слышал, как глухо они поскрипывали и как ветер со свистом скользил по ним, – смотритель маяка, как всегда, внимательно и осторожно переступал с ноги на ногу в беззвучном пространстве. Над входом в комнату на старой штукатурке виднелись следы от доски, которую недавно сняли. На ней был изображен герб шведской королевской семьи и дата окончания строительства маяка. Ее повесил, не уведомив гильдию, Понтус Эк, инженер, ответственный за строительство. Ему, в свою очередь, тоже ничего не сказали и убрали доску.

– Спрячь это где-нибудь, – обратился Пелле Йолсен к Арне, глядя на его лицо, чтобы тот смог прочитать по губам. – Я скажу, когда нужно будет вернуть ее на место.

Доска и в самом деле время от времени возвращалась – в дни инспекций или других важных визитов. В остальное время она, обернутая тканью, лежала в деревянном сундуке, на котором Арне выгравировал свои инициалы и год, когда поселился на маяке: 1816.

Карл XIII, принявший имя Карла II, короля Норвегии, умер, не оставив кровного потомства. Его сменил Карл III, бывший генерал Наполеона, – амбициозный человек по имени Бернадот, провозгласивший себя правителем Норвегии. Он вторгся в страну и жестоко расправился с робкими борцами за независимость – их становилось всё больше из-за новой конституции и нескончаемой череды королей. Только все эти имена и события казались Арне немыслимо далекими. Газеты, которые Йолсен исправно оставлял ему каждый месяц, пестрили новостями, но Арне не чувствовал связи с происходящим и равнодушно наблюдал за сменой власти – почти как если бы его остров и в самом деле был маленьким тайным королевством, которое не имело ничего общего с остальным миром. Безмолвный остров – такой же, как он.

Арне вышел из каморки, глубоко вдохнул и закрыл глаза, чтобы лучше почувствовать воздух. Он медленно направился к небольшому пирсу – его строительство стало возможно благодаря волнорезу. Тут причалила лодка, и Арне схватил трос, который ему кинул Финн Хёбаак. Лодка была загружена ящиками с едой, китовым маслом и фитилями для ламп. Арне поздоровался, сдержанно махнув рукой, и рыбак жестом ответил ему. Чем-то они были похожи. Нет, не внешне: Финн – маленький и темноволосый, а Арне – высокий, с волосами цвета топленого коричневого сыра брюнуста и бледным лицом. Их роднила любовь к одиночеству и стремление избегать общества, так что, когда им всё-таки случалось оказываться в компании, они выглядели нелепо и вели себя наигранно, словно посредственные актеры, которым досталась непосильная роль.

Арне крепко держал трос, швартуя лодку. Он увидел, как Пелле Йолсен протянул руку – кому-то спрятанному за кливером. Это была младшая дочь Йолсена – Гюнхиль. Иногда торговец брал ее с собой.

Финн и Арне разгрузили лодку, перетащили масло на склад, который находился у подножия маяка, а еду перенесли в жилище смотрителя. Всё это время девочка играла с камнями под присмотром отца. Потом рыбак и смотритель маяка аккуратно, в полной тишине расставили всё по местам, так, как написано в инструкции, и убедились, что скоропортящиеся продукты стоят в нужном месте и к ним можно подобраться без труда. Наконец они отправились к Арне и сели за стол.

Домик смотрителя был небольшим, всего две комнаты, зато стоял на метровом каменном фундаменте. Стены из крепких проконопаченных бревен служили надежной опорой для крыши с дубовыми балками, покрытой гонтом – дощечками из сосны. В каждой стене, кроме северной, было маленькое окно из матового свинцового стекла в выбеленной раме. Внутри всё казалось голым и серым, точно скала, на которой возвели эту хижину. И дом, и хозяин жили аскетично и в меланхолии одиночества. Мебель и домашняя утварь – только самая необходимая – терялись в пустоте. Но для Арне этот дом стал лучшим, счастливейшим из всех его пристанищ. Он чувствовал его тепло – своего логова, драгоценного тайного укрытия: злой и горестный мир, оставшийся позади, никогда не сможет сюда проникнуть.

По вечерам, когда день безвозвратно пропадал за линией морского горизонта и на пламенеющем небе загоралась первая звезда, а слабый свет лампы нежно освещал стены, у Арне негромко, но с каждым разом всё настойчивей возникало неизвестное прежде искушение – мечтать. О простых вещах, а не о бунте, как в юности.

Раз в месяц приезжал Пелле Йолсен, но даже такие редкие визиты казались Арне чуть ли не навязчивыми. Однако запасы еды и вещей для жизни и содержания маяка нужно было пополнять, и без визитов Финна и Йолсена обойтись не получалось.

– Я там положил тебе теплые носки, – сообщал Йолсен за столом перед тарелкой с обжаренными ломтиками хлеба. – И еще табак для трубки. А саму трубку привезу тебе в следующем месяце. Очень хорошую, из кости! – И он смеялся – раскатистым сочным смехом, которым, впрочем, не мог заразить ни Арне, ни Финна.