Дальше по траншее мелькнула перебинтованная голова Рамона. А потом я увидел Пурциладзе. Он застыл с поднятыми над головой руками, из которых выпал автомат. В его животе торчал немецкий штык, вбитый по самую рукоять и пришпиливший его к стенке окопа. Я выстрелил ещё несколько раз, помогая своим бойцам, а потом на мою голову обрушился удар. Ноги подогнулись, и я начал заваливаться на спину.
Увидел, как Корда выскакивает из траншеи и сбивает вниз немца с винтовкой в руках. Тот падает грудью вперёд, а лицо почему-то смотрит назад. Странно. Мысли путаются, и в глазах пятна. Хотя нет, это кто-то дует на одуванчики и летит белый пух. Пушинки становятся всё больше, и теперь я понимаю, что это парашюты. Сверху над нами. А ещё выше идут самолёты, много самолётов, и из них сыплются и сыплются чёрные фигурки.
Эпилог
Первым, кого я увидел, придя в себя, был Мишка. С заспанным лицом и совершенно очумевшими глазами. Огляделся. Большая комната, широкие окна, современная медицинская кровать, капельница, мониторы. Та-ак, получается, я вернулся? И Мишка тоже? А что там? Я помню свалку в траншее, помню удар и самолёты, из которых над нами высаживается десант.
Дверь распахнулась, и все мысли о бое вылетели. В палату вбежала мама. Мишка вскочил и дёрнулся к ней, но она остановила его коротким:
– Потом, Михаил!
И он сел на место, а она подошла к кровати. Мама. Это была она… и не она. Моложе? Вроде нет. Ухоженней? Возможно, но это не всё. Я не могу понять… А она провела тонкими пальцами по моей щеке, по волосам. А голова-то цела, раз я руку на волосах чувствую. Я улыбнулся и собрался сказать, что со мной всё в порядке, но дверь снова открылась, а на пороге появился… отец.
Я, кажется, снова отключился. А когда пришёл в себя, меня было двое. Не физически – в голове. Там был я, Никита Алексеевич Дубинин – подкидыш, выросший в детдоме без номера, который на самом деле научно-исследовательский институт. И там был другой я – Никита Алексеевич Дубинин: мать – Мария Витальевна Дубинина, девичья фамилия Смирнова, учительница начальных классов. Отец – Алексей Петрович Дубинин, гвардии полковник, командир танковой дивизии.
Я словно за несколько мгновений прожил целую жизнь. Жизнь, в которой у меня были родители, а ребята из детдома оказались одноклассниками, соседями, просто друзьями. И бабушка ждёт меня в гости до отъезда к месту службы. А фотография прабабушки стоит в моей комнате. На обратной стороне есть надпись, которая много лет приводила второго меня в недоумение: «От всех нас, кто остался жив в июле 1941-го – спасибо». Сейчас я знаю, что она обозначает.
Отец встал рядом с мамой, знакомым (вот чёрт, знакомым) жестом обнял её за плечи.
– Ну что ты, родная, не плачь. Видишь, он в порядке. Ничего страшного нет, я говорил с врачом. Через месяц будет как новенький.
Мама прижалась к его плечу, повернула голову.
– Я тоже говорила с врачом, и он считает, что это чудо. А если бы он покалечился? Почему именно он должен был…
Она не договорила и снова начала гладить меня по голове. А у отца на секунду напряглись скулы, но ответил он тихо и ласково.
– Потому что он офицер. А ещё потому, что он наш сын. Твой и мой. И иначе он не мог.
Мама снова посмотрела на него. И столько всего было в этом взгляде… Надеюсь, что когда-нибудь на меня тоже будут так смотреть.
Родители ушли через два часа. Им нужно было устроиться в гостинице, да и вообще немного прийти в себя. Они ведь были в отпуске, отдыхали на Чёрном море. У них оставалось ещё три дня, к моему возвращению из поездки и они должны были вернуться. Пришлось вот улетать раньше. Зато завтра они собирались провести у меня весь день. Потом будет приходить только мама, отцу нужно возвращаться на службу. Кстати, рапорт о происшествии уже направили в мою часть, так что неприятностей из-за опоздания не будет.
Мишка всё это время сидел и о чём-то думал. Отвечал, если родители (всё-таки никак не привыкну – родители) спрашивали, и снова уходил в себя. Теперь он выглянул за дверь, убедился, что посторонних нет, и подтащил стул к кровати.
– Ты что-нибудь помнишь?
Так, сейчас будет интересно.