– Большая разница!

Есаул поморщился.

– Прошу вас – отвечайте на вопросы. Когда и где вы родились?

– В Санкт-Петербурге. Двадцать пятого мая.

– Года?

– А сейчас какой?

Есаул аккуратно отложил перьевую ручку, которую периодически макал в чернильницу перед записью в таблицу сведений о Косте, привстал и со значением сказал:

– Здесь вопросы задаю я. Понятно? И если выяснится, что вы – государственный преступник, то разговаривать с вами будут по-другому и совершенно иные люди. Будем продолжать ваньку валять или отнесемся с уважением к собственным гражданским правам?

Костя откинулся на стуле.

– И всё же. Могу я ознакомиться с календарем за этот год?

Волвенко поджал губы, резко дернул ящик стола и бухнул на стол отрывной календарь.

– Знакомьтесь. Это – календарь. А это – Константин Владимирович. Большой оригинал.

Шумов вцепился в календарь. Чуть ли не нежно разгладил надорванную обложку, чем вызвал фырканье есаула, убедился, что года на ней не напечатано, и залистал оставшиеся страницы. Начинались они с двенадцатого июля и, если есаул отрывал листки вовремя, сообщали о сегодняшней дате. Но и только. Тогда Костя обратился к выходным данным, до удивления скудным, и, вдобавок, напечатанных мелким витиеватым шрифтом с соблюдением норм дореволюционной орфографии. Стало быть, октябрьской революции семнадцатого года не было. А вот еще, уже или вообще – Косте хотелось разъяснить. Для себя. С целью общего понимания ситуации.

Волвенко не торопил, иронично поглядывая на Шумова, который судорожно пытался отыскать в календаре что-нибудь стоящее, просматривая страницы одну за другой. Наконец, дойдя до конца, Костя вздохнул и отложил располовиненный блок.

– Не нашли, что искали?

– Не нашел, – сокрушился Шумов. – Скажите год, а?

– Тысяча восемьсот семьдесят пятый. Устраивает?

– Устраивает, – Костя махнул рукой. – Значит, родился я в сорок седьмом. Еще есть вопросы?

– Есть. Ваше социальное и общественное положение, статус, место работы?

– Э-э-э… Не женат. Одинок. А вот на счет статуса затрудняюсь ответить…