– Уважаемый товарищ Герек, уважаемая Маргарет Тэтчер… А? Нужно углубить процесс, достичь всеобщего консенсуса. Ну, клёво ведь? Хазанов с Винокуром отдыхают. Вдвоём с тобой мы бы там шороху навели.
– Ага! А если политику пришьют, да упекут в козлодёрку? – с вызовом поинтересовался Лёшка.
– Лёся, зубов бояться – в рот не глядеть.
– Причем тут это. Я тебе говорю, что запросто можно загреметь. Батя всё время повторяет: «Контора не дремлет». Загребут за милую душу, не посмотрят, что ты – охеренный прожектор перестройки.
– Ну, и хорошо! Можешь гнить здесь. Только потом не просись взад. Хрен возьму.
Иосиф всю свою куцую жизнь связывал себя только со сценой – в свете прожекторов и яркой славы. Он желал этого страстно с тех самых пор, когда впервые начал появляться на публике в костюмах зайца, пирата или колобка, блистая в школьных постановках. К концу десятилетки иной стези для него не прочили даже те, кто только вскользь слышали об уникальных актёрских способностях Ёсика.
– Учти, Маркин, – говорил ему Исаак Лазаревич, старый учитель французского языка, хлебнувший от своего ученика по самый «аксант эгю», – тройку я тебе авансом поставил, чтобы не подумали, что ты – дебил. Мне крайне больно бросать тень на твой талант. Может, ещё народным клоуном станешь.
Была, была в Иосифе настырность, двигавшая в нужном направлении, была и безумная вера в свое предназначение. Да и время на дворе наступило чудо какое благодатное. Перестройка. Люди бесстрашно кинулись в частный бизнес, в объятья экстрасенсорики и потусторонних сил; стали открыто верить в бога, НЛО, курс американского доллара; принялись массово шутить на сцене; с применением армейского вооружения истреблять себе подобных; выезжать из страны навсегда не только благодаря гастролям и туристическим поездкам.
Редкие люди при этом понимали, что всё важное и настоящее уходит от них навсегда, и растерянно наблюдали за наступающей новой жизнью, которая пугала. Иосифу было таких не жалко.
II
– Молодой человек, поддержите музыкантов.
Улыбчивый пройдоха, с серым испитым лицом, протягивал в сторону Иосифа засаленную бейсболку, заглядывал ему в глаза и не столько клянчил, сколько куражился над нежелающим раскошелиться прохожим:
– Поддержите, и будет вам счастье. Вам что, счастья не надо?
– По пятницам не подаю, – на ходу буркнул Иосиф.
Собирателю пожертвований ответ не понравился. Лицо его побагровело, на скулах заиграли желваки; и если бы он не вспомнил, что служит в настоящий момент культуре, а не просит в подворотне огонька у ночного прохожего, то вполне возможно, что Иосифу пришлось бы отбиваться или даже спасаться бегством. Впрочем, парень всё же нашёл способ выплеснуть злость:
– Да пошёл ты, козлина. Жлоб, нах.
Маркин захотел крикнуть в ответ тоже что-то обидное, обернулся, но раскрытый зев бейсболки плыл уже в обратную сторону, где под лукавую молитву «Поддержите музыкантов» жалостливые граждане бросали в «кассу» уличного певца карманную мелочь. Сам исполнитель стоял поодаль, в обнимку с гитарой и жалостливо воспевал противоречивые чувства созревшего для любви мальчишки.
Лучше мне-е уйти, но без грустных нежных глаз твоих
Мне не будет в жизни доброго пути-и.
«Дураки люди, – заговорило в Иосифе хроническое безденежье, – Любую хрень им можно втюхать. Ни играть этот фуфел толком не умеет, ни голоса у него нет. Сколько же эти чмошники за день здесь лопатят?»