— Продуктивный был вчера день, правда, Траутман? Сколько монад ты уничтожил — десять тысяч, двенадцать?

— Бедная девочка, — сочувственно сказал я, — эти злые люди били тебя по голове?

— Не нужно, Траутман, делать вид, что не понимаешь меня, — взгляд девушки выражал настоящую ненависть.

— Мне больше нравится, когда меня называют Андрей, — примирительно сказал я. — А тебя как зовут?

Девушка бросила на меня еще один испепеляющий взгляд, потом опустила глаза и почти спокойным тоном ответила:

— Ира. Ирина.

— Замечательное имя! — с энтузиазмом воскликнул я. — А теперь Ира, ты мне спокойно расскажешь, кого я убил, и мы придумаем, как нам больше не допускать такого безобразия.

В лабораторию тихо вошел Роберт Карлович, поставил перед Ириной мягкие домашние тапочки розового цвета и перед тем, как выйти, спросил:

— Андрей, кофе принести?

— Да, Роберт Карлович и, если можно, с коньяком, — с признательностью ответил я.

— Так кого я там убил? — возобновил я прерванный разговор.

— Сейчас расскажу. Тебе будет интересно, — пообещала она. Ты ведь знаешь, кто такие граспéссы?

— Теоретически знаю, — подтвердил я, — никогда не видел, но знаю.

— Можешь полюбоваться, — чтобы мне удобнее было любоваться, Ирина медленно два раза повернула из стороны в сторону очаровательную головку. Я выжидательно молчал.

Сейчас я тебе опишу, что ощущаю при срабатывании секвенции. Я — аудио-граспéсса. Понимаешь, что это?

— Думаю, что понимаю. Ты воспринимаешь грэйсы через слух.

— Да, правильно. Послушай, как это происходит, — не отрывая взгляда от своих ступней, обутых в уютные розовые тапочки, Ирина начала рассказывать:

— Когда завершается секвенция, кажется, я начинаю слышать всю вселенную. Я слышу, как нежно и трогательно звучит каждая частичка, каждый атом. Я не могу их сосчитать, их очень много. У каждой частички свой голос. У многих голоса совсем одинаковые, но они не сливаются, звучат по отдельности. Потом, вступают ноты отдельных элементов секвенции. Голоса частичек тут же умолкают, и, кажется, что они напряженно слушают секвенцию, от которой может зависеть судьба каждой из них. Завершается последняя нота, и снова несмело начинают звучать частички. Вдруг, некоторые из них начинают умолкать. Они беззвучно исчезают, как будто лопаются мыльные пузырьки. После срабатывания одной секвенции лопаются сотни, иногда тысячи пузырьков. И я, и остальные частички понимаем, что лопнувшие пузырьки никогда больше не зазвучат, они умерли.

Ира замолчала, посмотрела мне в глаза и тихо сказала:

— Многие из наших считают, что мы слышим монады. Девушка продолжала смотреть мне в лицо, ожидая реакции.