И несколько других применений, словно бы создатели этих рисунков-чертежей поставили своей целью показать, что эта задумка может быть применена практически во всех сферах людской жизни, меняя окружающий мир, утверждая власть нового подхода, новых веяний.

— А ведь Чезаре говорил нам, что собирается если не перевернуть мир, то хотя бы как следует встряхнуть, — тихо так произнесла впечатлённая Лукреция. — Я бы посчитала это сказкой, но вот она… машина. Работает, лязгает, показывая своё существование и возможности.

— Мы впечатлены, синьор Горненхельц, — милостиво кивнул понтифик. — Вы оправдываете доверие, возложенное нашим сыном, и заслуживаете награды. Эти листы я заберу. А вы продолжайте свою работу, но остерегайтесь посторонних глаз. Слишком многие посчитают это колдовством. Снова.

- Им останется лишь смириться, отец.

— Может быть, — вздохнул Родриго Борджиа, принимая из рук Вильгельма скрученные и упакованные в футляр листы. — Пока же я хочу уйти из этого душного и очень неуютного места.

Против этого Лукреция даже не думала возражать. Все те места, в которых сам брат или его помощники творили что-то новое, как правило, являлись очень нелицеприятными. К тому же она понимала, что далеко не всё из полученных впечатлений отец готов произнести вслух перед посторонними. Так и оказалось, стоило им выйти из лаборатории и оказаться на свежем воздухе.

— И опять Чезаре находит новый путь двигаться вперёд, многое приобретая. Но в числе этих приобретений и очередные враги.

— Кричать о колдовстве всё равно будут, папа, — ехидненько улыбнулась младшая Борджиа.

— Я о других крикунах. Цеховых. Мы только что видели поднятие тяжестей. А рисунки? Те, где показана машина для кузниц и другие похожие. Это не коснётся мастеров, а вот обычных «вечных подмастерий» из числа просто неспособных создать свой «шедевр» и особенно учеников, которые выполняют самую простую работу — их сильно уязвит. Ещё есть цеховые старшины, которым выгодно имеющееся положение, которые не хотят перемен. Задумайся.

Понтифик знал, о чём говорил. Многие цеха и так смотрели волком в сторону нововведений в Италии. Тех самых, согласно которым их влияние сходило на нет, а недовольные своим положением подмастерья и даже некоторые мастера спокойно и без каких-либо проблем могли выйти из цеха и продолжать работу самостоятельно. Попытки же «проучить» отступников быстро и жёстко карались королевской властью. Обязательные удары по кошельку, а в случаях, если беглецов из того или иного цеха успевали ещё и как следует побить… тогда к виновникам применялось и иное воздействие. Причём как к непосредственным исполнителям, так и к тем, кто им это поручил.

Это что касалось дел внутри королевства. А были ещё и те, кого либо напрямую переманивали из других стран, либо просто в цехах германских, голландских и иных земель «внезапно» начинали бродить слухи о возможности получить в Италии много больше, чем тут, на старом месте. Вот и тянулись в Италию представители самых разных цехов, собственно, уже переставших быть частью того или иного цеха, в надежде получить куда более приятную жизнь, чем была раньше. В большинстве случаев это оставалось без последствий, но иногда, дабы сберечь цеховые секреты, старейшины были готовы на многое. В том числе и на убийство беглецов. Ни разу не пустые слова! Пара часовщиков из Нюрнберга, гранильщик камней из Португалии, ещё несколько случаев… Тут покушения удались, а сколько их сорвали, либо сразу перебив нанятых убийц, либо сперва выпытав имена заказчиков.

Зато с тех пор действительно ценных мастеров стали охранять ещё сильнее, одновременно повесив на площадях тех, кто был руками заказавших убийство. Сами же заказчики, проживавшие за пределами Италии… Тут почти во всех случаях Борджиа пришлось проглотить полученное оскорбление. Не та сложилась вокруг обстановка, чтобы позволять себе показательно устранить оплативших убийства. Хотя Лукреция помнила интересные такие листы бумаги, в которых её брат записывал имена малозначимых персон, которые перешли дорогу интересам семьи. На будущее, близкое или отдалённое. Так вот, имена некоторых цеховых старейшин там значились.

Касаемо же сказанного отцом… Тут дочь понтифика начинала осознавать истинный смысл угрозы. Сперва Чезаре нарушил особые права цехов, дав возможность всем трём уровням их иерархии — мастерам, подмастерьям и ученикам — возможность выбора. Находиться внутри цеха или же выйти из него и пробиваться самостоятельно, рассчитывая лишь на силу своей одарённости? Теперь всё зависело от самого человека. Понятно, что через какое-то время вышедшие из того или иного городского цеха мастера могли создать что-то вроде своего цеха, пусть и маленького, тем самым соперничая со старым. Тем самым заставляя других работать лучше и себе не давая «почивать на лаврах». И никакой возможности вынужденной преемственности вроде «отец был ткачом, значит и дети его ими будут». Они МОГУТ стать ими, а могут и не стать, если захотят чего-то иного и имеют к этому дар.

Ничего удивительного, что верхушка цехов — старейшины и немалая часть мастеров — уже плевались ядом и желчью в сторону Борджиа, неся немалые убытки и понимая, что в скором времени они станут ещё больше. Да и ускользающая из их рук пусть небольшая, но власть хорошего настроения и доброты им также не добавляла.

Тогда зачём всё это творилось её братом и при поддержке отца? Лукреция почти сразу задалась этим вопросом, но очень быстро сама себе и ответила. Не пришлось даже спрашивать кого-либо. В проигрыше была лишь часть состоящих в цехах. Зато наиболее способная, активная, стремящаяся вперёд часть — они получили возможность и не собирались выпускать её из рук. Наглядным доказательством был самый настоящий расцвет ремесел как в пределах Рима, так и по всей Италии. Добавить к этому заинтересованность государства в определённых мастерах, не скрываемую он людей, и в итоге получилось… Выгода получалась, причём немалая.

Независимость от закупок действительно важных товаров извне — вот чего стремился достичь Чезаре Борджиа. Ну а понимая, что, к примеру, то же железо и лес для кораблей найти в итальянских землях весьма затруднительно, вынужден был до поры ограничивать тем, чтобы покупать только сырьё для создания тех или иных товаров. Отсюда и закладки верфей, и растущие, словно трибы после летнего дождя. Многочисленные мастерские. Мечи и ткани, доспехи и повозки, часы и украшения на любой кошелёк — всё это, по словам брата, укрепляло королевство. Сначала это были слова, теперь же становились видны и первые результаты.

И вот новый шаг. Опасный и в то же время многое обещающий. Если у того учёного народа, который так ценил и всеми силами привлекал в королевство Чезаре, действительно получится создать даже часть из увиденного на чертежах… Лукреция представляла, как сильно изменится мир. И как громко будут орать те же строители, число которых… несколько поубавится. Не мастеров своего дела, а простых работников. Если та «паровая машина», как называл устройство Гортенхельц, сможет заменить усилия многих носильщиков, поднимающих грузы на крепостные стены, тогда… Их нужно будет куда-нибудь деть, чем-то занять. Занять таким, чтобы уже эти, лишившиеся пусть слабо оплачиваемой, но позволяющей как-то жить работы, не стали опорой для ненавидящих Борджиа.

— Чезаре должен был это предусмотреть.

— Предусмотреть что? — испытующе так прищурился Родриго Борджиа, пристально глядя на свою дочь.

— Что творения этого да Винчи и его собственного разума в будущем лишат работы очень многих.