Анечка продолжала плакать у меня на коленях. Она обхватила меня ручками и уткнулась лицом в грудь. Её маленькие плечи содрогались от безутешного горя.

– Уйдите отсюда, – бросила я няне. – Немедленно.

– Куда я пойду? Это, вообще-то, мой номер!

Вот наглая, а?

– Хорошо, тогда мы сами уйдём.

– В люкс идите, – буркнула няня. – Там никого нет.

Я подхватила Анечку, она сразу обвила руками мою шею, и мы вместе отправились в соседний номер. Валентина Николаевна, презрительно щурясь, открыла картой дверь, впустила нас внутрь и тут же скрылась.

– Солнышко, а где твой папа? – спросила я малышку.

– Он… он… по делам… уехал, – с трудом ответила Аня.

– А его помощник?

– Он тоже… Как я буду… буду жить? Лысая! Лысая! – снова заревела малышка.

– Да что ты говоришь, зайчонок! У тебя роскошные волосы.

– Ы-ы-ы-ы…

Мы уселись в обнимку на огромный диван. Я понимала, что пока не прекратилась истерика, бесполезно что-то объяснять ребёнку. Могла бы сказать Ане, что новая причёска просто супер, но это, скорее всего, вызвало бы новый приступ рыданий.

Поэтому я просто держала Анютку в объятьях и укачивала её. Даже начала напевать колыбельную, которую до сих пор пою на ночь Олежке. Хотя сын каждый раз напоминает, что он давно вырос, стал взрослым мужиком, которого нежностями не проймёшь, но всегда соглашается ещё разок послушать песенку – так и быть, давай, мамуль, я же знаю, тебе самой хочется.

Постепенно Аня успокоилась, но всё ещё судорожно всхлипывала.

– А давай мы пойдём умоемся? – предложила я.

Малышка молча кивнула и в ванной комнате дала умыть себя прохладной водой.

Ну вот, уже легче.

Затем мы снова вернулись на диван.