Любой предлог, похоже, хорош, чтобы поддерживать жизнь наших отношений после каждой из наших омерзительных встреч, – но бывает же, говорю я себе, сама в это не веря, при плохом начале все улаживается на диво хорошо в конце.

– Я хотел бы пригласить вас на ужин, – выпаливает он вдруг, уставившись на кнопку звонка на моей двери.

– Нет, – отвечаю я. – Это невозможно.

На лице его отражается разочарование, и он решается взглянуть в мою сторону.

– Я хотел сказать, в городе. Не у меня.

– Вы обладаете чувством юмора, – говорю я. – Убойным.

Три дня я его даже не вижу. Его труба дымит с утра до вечера, окна светятся, но я не различаю никакого движения внутри. У меня есть другие дела, кроме заботы о расписании Патрика, но так вышло, что я сижу дома, чтобы поработать – и чтобы Венсана устроили в офисе AV Productions без моего участия, я не хочу выбирать ему место, представлять его сотрудникам, знакомить с работой ксерокса, посвящать в тонкости устройства кофемашины, от всего этого я бы быстро полезла на стенку.

В моем кабинете дома стол стоит у окна, а дом Патрика находится на противоположном склоне, прямо напротив. Лучший вид открывается с чердака, но и этого окна вполне достаточно, я здесь, чтобы работать, а не для чего-то еще, однако любое движение, уход, приход, подъехавшая машина, хлопнувшая дверца тотчас привлекают внимание, заставляют поднять глаза, а между тем вот уже три дня картина совершенно застывшая, если не считать света в окнах вечером и столба дыма из трубы, зимняя декорация, неподвижная и безмолвная – с легким налетом смерти.

Утром четвертого дня, возвращаясь с пробежки – практически на одной ноге, – я делаю крюк и подхожу к дому, переводя дыхание, уперев руки в бока, горячая и заледеневшая.

Снежок, выпавший ночью, стер все следы, все отпечатки вокруг, светит солнце, тишину нарушает щебет птиц.

Внутри ничего не видно, шторы задернуты. Я звоню. Оглядываюсь на свой дом с другой стороны и щурюсь. Снова звоню, не дождавшись ответа, обхожу дом, его машина стоит в гараже.

Он мертвецки пьян. Я нахожу его лежащим в гостиной без признаков жизни, осторожно проникнув в дом через кухню, продвигаясь шажок за шажком, громко окликая: «Алло?! Алло?!», пока снег с моих подошв тает на паркете и растекается блестящими лужицами, расположенными ровным рядком.

Я распахиваю шторы.

На полу полно бутылок. Под вечер он звонит в мою дверь, чтобы извиниться за столь жалкое зрелище и поблагодарить меня за то, что я отволокла его под душ, окатила ледяной водой, как он того заслуживал, и сварила крепкий кофе. Я не осталась посмотреть, как он справится дальше, но одежда на нем чистая, он выбрит и причесан, и, если бы не бледность и синяки под глазами, вполне мог бы вернуться в окошко банка, и любой без колебаний доверил бы свои сбережения такому ухоженному и любезному мужчине.

– Мне кажется, вы не совсем понимаете, – говорю я. – Но это моя вина. Я могу предъявить претензии только к себе. Это нелегко, поймите. У меня такая полоса в жизни, когда мне не очень сладко, я чувствую себя потерянной. Вы должны принять это во внимание. Если я недостаточно ясно выразилась, мне бесконечно жаль, Патрик, но примите это во внимание. Знаете, порой мы готовы на что угодно, лишь бы почувствовать себя хоть немного лучше.

Не успеваю я двинуться с места, как он просовывает ногу в проем, впивается в мои губы и толкает меня назад, ногой захлопывает дверь, и вот мы уже катаемся по полу в том самом месте, где он изнасиловал меня в первый раз, и стонем, и рычим, и боремся, как бешеные псы.

Он задирает мне юбку, срывает колготки, запускает руку между ног, а я молочу его кулаками и пытаюсь укусить. И вдруг словно рвется какая-то пелена, я ясно вижу путь и тотчас перестаю отбиваться и лежу, неподвижная и на все согласная, когда он готовится перейти к акту.

Он лежит на мне. Медлит, на секунду напрягается, стонет и скатывается на пол, как пришибленный. Потом вскакивает на ноги и бежит к выходу, даже не потрудившись закрыть за собой дверь. Я встаю и запираю ее. Марти, снова присутствовавший при сцене, смотрит на меня с удивленным видом. «Это сложно тебе объяснить», – говорю я, когда он идет за мной следом.

У меня нет возможности вернуться к этим событиям в следующие дни, работы полно, и я ухожу из дома на рассвете и возвращаюсь только затемно, не имея больше ни желания, ни сил заниматься какими бы то ни было приключениями. Я  я ухожу из дома на рассвете и возвращаюсь только затемно, не имея больше ни желания, ни сил заниматься какими бы то ни было приключениями. Я мельком поглядываю на его дом, уходя: ставни закрыты, дым из трубы идет, все спокойно, и я делаю то же самое, возвращаясь, вижу свет в окнах, ночь искрится на снегу, покрывающем его сад, но ничего больше, я заезжаю в гараж, выключаю зажигание, ищу ключи и выбрасываю это из головы. 

В жизни нет ничего проще, чем работать, и я привыкла к этой усталости от бесконечных совещаний, бесконечных звонков, бесконечных читок и прочего, так что в конце дня у меня остается достаточно энергии, чтобы доехать до дома, сделать себе сэндвич, закрыться в спальне, раздеться, напустить ванну и покурить немного травки, чтобы снять напряжение, слушая музычку и поигрывая глицериновым мылом. Наедине с моим старым котом.