— Думаю, нет.

— Он, по-твоему, глупый?

Люк улыбнулся и заслонил ладонью глаза, прикрываясь от лучей ослепительного солнца.

— Скорее, он не дальнозоркий… Близорукий. Вот!

— Близорукий… Мне кажется, ты его недооцениваешь. Может, он видит больше, чем ты.

— Не видит. Он ранимый и обидчивый. Кроме собственного веснушчатого носа и своих обидок, больше ничего вокруг себя не видит.

— А ты не обидчивый, Люк?

— Нет. Я был обидчивым раньше, но это мешало мне жить. Я вырвал обидчивость из своей кожи, как толстого, нажравшегося моей крови клеща. А затем я его раздавил, выпустив из него всю кровь.

— Этому тебя научил мистер Рорк?

— Он ничему меня не учил. В пустую, обдуваемую ветрами голову ничего полезного не засеешь, ты знаешь. Он говорил, а я делал. Вот и все.

— Он для тебя пример?

— Да.

— Что тебе больше всего нравится в нем?

— Его спокойствие, — даже не задумавшись, ответил Люк. — Сколько бы я ни заглядывал в его глаза, я видел в них только спокойствие и свое поражение. Этот человек не привык сдаваться и проигрывать. Я у него научился тому же. А скажи честно, мам, он тебе нравится? Я знаю, что многие женщины неравнодушны к нему и постоянно смотрят в его сторону, когда он чем-то отвлечен и не видит этого. А я вижу. Я много чего замечаю!

— Я знаю, Люк, — ответила мать, полоща постиранное белье под ручьем холодной воды. — Нет, он не в моем вкусе. Знаю, что видный мужчина и женщины на него засматриваются. Но он не мой человек, Люк.

— Откуда тебе знать, твой он человек или не твой, если ты с ним не проводила достаточно времени?

— Просто знаю, и все. Кстати, зачем Миа отпросился к нему на занятия? Ты его надоумил?

— Нет, я ему посоветовал. А он, как умный человек, последовал моему совету, — улыбнулся юноша, бездумно проводя рукой по своим торчащим ребрам и впалому животу.

— Отец тоже был дистрофиком? Да? — вдруг ни с того ни с сего поинтересовался Люк.

— Почему ты спрашиваешь?