— Что-то я сомневаюсь. Ты задолго хочешь вмешаться, а ведь вектор истории заведомо выпрямится, сама все время о том талдычишь. Да и личностей наподбирала каких-то неинтересных, они непойми каким боком к революции.
— Зато их узнать легко, я их даже по учебнику помню. В любом случае раз ситуация уже не классическая, наведем противнику помехи. Хотя этот самый противник у нас, похоже, придурошный.
— Хитроумно маскируется? — предположила оборотень. — Вот мы с виду тоже не из гениальных, а как до дела дойдет, ого! Отловим шмондюков — хворостиной не отделаются!
Глава вторая. Осенняя капель
Подмерзшая, невидимая во тьме трава хрустела так, что страшно ногу переставить. Царила глубокая ночь середины октября: осень уже сломана, неумолимо подкрадывается бесконечная зима, холодно и мутно серебрится пустынное шоссе, отрезанное от рощицы шатким штакетником. Ветер неровно трогает ветви берез, и оттуда, с, казалось, обнаженных ветвей, летят бурые листья. В глубине рощицы дом: деревянный, двухэтажный, со сложно-изломанным нелепым мезонином. Окна слабо светятся: словно тлеет дешевое и прогорклое постное масло в грязных мерках базарных торговок. Мерзость!
— Что ж, милостивые государи, пора. Мой выстрел первый, далее по уговору. Будем решительны и беспощадны!
Игорь-Грант хотел что-то сказать, но лишь поморщился и отвернулся в сырую темноту. Третий боевик — Петр Петрович — весело усмехнулся, в темноте сверкнула белизна острых зубов. Поеживаясь, двинулся к позиции — ему предстояло взять на себя фасадную стену дома с застекленной верандой.
Предводитель группы стоял, прикрыв глаза. Шорох травы стих, ветер замер, ждали встревоженные березы. Мертвая тишина.
Алексей Иванович открыл глаза. Дом — это омерзительное даже на вид, чумное строение — дом ждал исполнения приговора. Гости в нем есть — удалось удостовериться. Все ли в сборе? Этого не узнать. Что ж, рискуем, для того и пришли.
Хам уже давно здесь. Петербург набит хамьем — бунтующим и обнаглевшим — словно бочка подтухшей сельдью. Хам вездесущ: на Невском и на вокзале, в гостиницах, магазинах и лавках, на дворцовых площадях, в проходных дворах и на набережных. Все что копилось наглого, темного, противоестественного в несчастной России за последние пятнадцать лет — оно здесь, в гниющей столице.
Хотелось поскорее покончить. Алексей Иванович распахнул пальто и, отчего-то торопясь и оттого совершая лишние, глупые движения, принялся собирать пулемет. Раскрыть приклад, вставить лаконичный пенал магазина… Согревшееся под одеждой железо повиновалось с равнодушной готовностью. Боевик обтер ладонь о пальто, освободил затвор из предохранительной прорези. Оружие — обманчиво-неловкое, похожее на тевтонскую руну, собранную из фрезерованной и штампованной стали — было готово к стрельбе. Да, среди родных осин и берез до столь убийственного механизма додуматься не способны. Дреколье, топоры, ржавые ружья и тупая ярость — вот чем они сильны. О хамье, хамье!
Легкие пулеметы, коробки с патронами и все остальное группа забрала из условленного места десять дней назад. Изучить и испытать оружие, провести пробные акции, проверить себя и соратников — времени хватило на все. Разве что окончательно привыкнуть к псевдонимам, так настойчиво рекомендованным связистом Центра, и перейти строго на нейтральные "Гранд", "Шамонит", не получалось. Ну что это за собачьи клички?! Выбирали новые имена, конечно, сами члены группы, связист лишь обозначил принцип принятых в организации псевдонимов. Сам Алексей Иванович, поколебавшись между именами "Чистый" и "Понедельник" — взял себе имя первого дня недели. Имя казалось символичным, но отнюдь не пафосным. Но тут же выяснилось, что из чужих уст псевдоним звучит ничем не лучше мальчишеского "Гранда" или восточно-манерного "Шамонита". Черт знает что такое!
Вспомнив о перчатках, Алексей Иванович, неудобно зажав под мышкой оружие, принялся натягивать едва не забытый предмет экипировки. Скорострельное оружие требовало тщательного соблюдения осторожности: при пальбе ствол раскалялся так, что голым ладоням ожогов не избежать.
— Глупо, глупо! — сердясь на себя, боевик взялся за оружие — совершенно забылся, взведенное смертоубийство под мышкой зажимал. Это нервы.
Боевик обогнул труп большевистского часового — его сняли из пистолета с глушителем — чудесное оружие, переданное Центром. Хлопок не громче удара в ладоши и лежит "товарищ" как миленький. Петр Петрович выстрелил хладнокровно, точно в голову. Распростерся покойник тихо, если склониться, должно быть, услышишь, как поганая кровь капает на сухую листву из пробитого лба.
Третьего дня Алексей Иванович уже убивал. Нет, не убивал! Очищал мир, отмывал опозоренную Россию. Да, грязное, но неизбежное дело. Совесть чиста. Абсолютно чиста! Те двое легли в грязь, такую же истоптанную и загаженную, как их убогая, вдрызг пропитая матросская судьба. Один из мерзавцев все кашлял, в этакой удивленной, пьяноватой манерой возил в луже локтями. Алексей Иванович добил бандита выстрелом между лопаток. Почему из браунинга, отчего вытащил из кармана именно револьвер, когда начал уничтожение бесов из пулемета? Видимо, что-то бессознательное.
— Я же говорил — проще, чем закурить, — сказал тогда Шамонит, брезгливо подбирая матросскую винтовку и вынимая затвор.
Петру Петровичу-Шамониту следовало верить — он давненько… разговелся. Веселый, талантливый человечек, авантюрист до мозга костей.