Он уехал, бежал, малодушно и торопливо, так и не сказав ни слова, оставив Веру без копейки. В поезде курил на площадке. Подошел господин в офицерской бекеше, попросил огоньку.
— Давно вы из госпиталя? — машинально спросил Алексей Иванович, обратив внимание на странную манеру незнакомца держать папиросу.
— Да уж давненько, — усмехнулся тот. — Что значит писательский глаз, мгновенно углядели.
— Нет здесь никаких писателей!
— Как угодно, Алексей Иванович. Узнать вас трудно, но я дважды видел вас в Москве, а память на лица у меня неплохая. Но как вам будет угодно, время для литературы не самое лучшее, тут не возразишь. Я вас об ином хотел спросить. В Москву направляетесь, так? Но судьба империи ведь не там решается…
Алексей Иванович понимал, что вербуют. Но это было спасение. Смыть позор, навсегда содрать с себя шкуру жертвенного агнца. Отомстить. И повернуть судьбу страны. Еще не поздно.
Запомнив легкий адрес и пароль, он ехал в Петербург. Надеясь… На что надеясь? Черт его знает. Стало легче — сразу и значительно. Конкретная цель — вот что нужно избитому и униженному русскому человеку…
— С добрым утром, дорогой вы наш Алексей Иванович! — приветствовал возившийся на кухне с примусом Шамонит. — Сейчас поставлю чай. Ах, нам бы денщика, а лучше горничную. Как вы думаете?
— Думаю, что сальности с утра — дурной тон, — вяло сообщил Алексей Иванович.
— Ну-ну, отчего вы так серьезно, — ухмыльнулся Петр Петрович. — Теперь нам отсиживаться неизвестно сколько, скучно же, честное слово. Кстати, Грант пулеметы еще ночью вычистил. Что значит конструктор — ни часа без винтов и отверток!
— Просто счастье, что вы как химик не лезете ковырять патроны, — молвил бывший писатель и направился в уборную.
Он брился, разглядывал в зеркале свое узкое, породистое лицо. Барское, нервное, мелкопоместное. Бритый подбородок еще оставался непривычен. Возможно, стоит отпустить эспаньолку по примеру Шамонита? Выглядит тот щегольски, с первого взгляда нравится женщинам. Что за глупейшие мысли?! Этак и к найму смазливых горничных перейдешь. Денег много, продукты берем не торгуясь. И это в голодном городе. Осталось только баб покупать. Мерзость какая! Война. Теперь и здесь, в столице война. Сколько мерзких жизней забрано сегодняшней ночью? Восемь, десять, дюжина, больше?
Бывший литератор, обладатель трех премии Императорской Петербургской Академии наук "за словесность", швырнул салфетку, взял флакон одеколона и крикнул в коридор:
— Петр Петрович, за газетами еще не посылали?
— Нет, дворник где-то шляется, распустился лакейский пролетариат.
Борька пулей слетел по короткой полуподвальной лестнице, ощупью забарабанил в дверь. Отперли, мальчишка ввалился из пахнущей кошками тьмы в сумрак, благоухающий получше — кашей и стружкой. Сорвал с крупной, стриженной ежиком головы картуз, бахнул им об пол:
— Постреляли! Гады! Военно-революционный комитет на Выборгском шоссе! Всех насмерть!
— Всех? — просипел Филимон. — Ты дух переведи, пары спусти, да кепку подбери. Вон — водицы попей. А газету давай сюда…
Пока Борька пил из здоровенного "ротного" чайника, норовившего вышибить носиком зубы, остальные подпольщики изучали газету. Статейка была не особо подробная — в редакции спешили успеть к выходу — но жуткая. Часть фамилий погибших широко известна.