— Да, канатоходец крутой, — кивает Петер. Я молчу.
Вдруг Матрос поворачивается ко мне.
— А я видел, как ты смотрел на него. Видел. Боялся. Белый весь сидел. Ты же представлял, как будто это ты? Да?
Я вздрогнул. Откуда он знает?…
— Ты, наверное, хочешь тоже. Да? Тоже хочешь ходить по канату?
— Нет, — отвечаю я. Я не говорю ему, что умею ходить по канату. Не так-то это и сложно, если просто ходить.
— Лучший номер! — повторяет Матрос.
— Ненавижу этот номер, — бормочу я. — Лучше бы его не было.
— Оставь его в покое, — бросает Матросу Петер. — Он переживает. Каждый раз переживает, как чёрт.
— За канатоходца?
— Да. Это его отец, — сдаётся наконец Петер.
…Мы выходим на площадь. Часы на здании ратуши бьют десять раз. От колокольни до соседнего дома натянут трос; в праздничные дни на нём развешивают флажки и фонарики. Я киваю на него:
— Раньше он ходил здесь.
— Кто? — не понимает Матрос. — Где ходил?…
— Теодор Штрохольм. В День города он шёл по этому тросу. От того дома с башенкой до колокольни. Шёл над толпой, раскинув руки. Безо всякой страховки. И когда он проходил трос до конца, звонарь ударял в колокол. И толпа выдыхала. Это было очень страшно.
— Прямо здесь?… — Матрос с Петером стоят задрав головы.
— Да.
— Ты видел?
— Нет, это было давно. Ещё до моего рождения. (Да, кивает Петер, отец мне рассказывал. Весь город приходил смотреть на нашего канатоходца.)
— А сейчас? Почему он не ходит сейчас?