Метельский потряс головой: — Похоже на то. Но погоди, дай послушаю…

Однако слышно стало хуже: возгласы удивления, порою крики, взволнованные разговоры — всё слилось в штормовой гул. Вряд ли когда выступление Папы Римского вызывало такую бурю. Даже «Сивилла» спотыкалась, переводя.

«Пусть тьма сгущается, но мы уже ходили во тьме, и однако увидели свет великий… Слово Божие воплощено в Иисусе, который есть свет мира… Да будет он защитой и надеждой для нас, даже в последние дни сего мира…»

Вдруг упала мертвая тишина.

— Смотри, — свистящим шепотом сказала Хельга, указывая вверх, где перед куполом собора тянулся ряд статуй. Две из них были странно тёмные, резко выделяясь на фоне других, светлых тонов. Вдруг пришло осознание, что еще недавно их не было.

Два тёмных ангела, будто опершиеся на сложенные черные крылья.

— А-а! — возгласы из толпы слились в единый стон.

Крылья медленно расправились, и ангелы, как огромные черные вороны (куда там Мунину!) взмыли над площадью. Порыв ветра толкнул Метельского, и Хельга ухватилась за его руку. Некоторое время ангелы парили — выше обелиска в центре площади, — а на балконе началось брожение. Несколько человек в странной, оранжевой с черным одежде, метнулись вперед Папы, поднимая руки.

Но тут же упали, да и другие на балконе, кроме Папы.

— В оранжевом, это гвардейцы, — хрипло сказала Хельга, — элитная охрана Ватикана. Всех сняли из станнеров. А темные ангелы — похоже, птички Мадоса. У него не только п`урги.

Папа поднял обе руки — то ли в жесте самозащиты, то ли благословения. Ангелы спикировали прямо к нему, схватили за эти руки и снова взмыли в воздух, синхронно маша крыльями. Ненадолго они повисли над площадью — и вдруг отпустили Папу!

Толпа издала единодушный вопль, а белая фигура, беспомощно поворачиваясь, рухнула с высоты полусотни метров. Оператор холокамеры видимо сохранил самообладание: на обоих экранах возникло изображение распростертой на мостовой фигуры в белом, только теперь это белое быстро напитывалось красным.

— Красное и белое, — прошептала Хельга, судорожно держась за руку Метельского. — Как на том ковре.

Толпа застонала — казалось, это застонали камни на площади. Несколько человек бросились к Папе, но по толпе прошло и другое движение: все больше и больше людей стали вставать на колени. Со всех сторон начало доноситься бормотание по-латыни — наверное, молитвы, — и вскоре слилось в неотвязный гул. Черные ангелы всё реяли сверху, а потом куда-то скрылись.

Метельского потянули за руку, это Хельга тоже встала на колени. На коленях стояли уже почти все на огромной площади. Этот католический обычай не нравилось — всего несколько раз сходил с родителями в польский костел, а потом предпочел уехать, — но теперь оставаться на ногах стало неудобно, и тоже опустился на колени рядом с Хельгой.

— Отдают почести Папе и молятся, — прошептала Хельга. — Жаль, я не знаю молитв. Сегодня Мадос нажил себе много врагов. Но ему, видно, стало наплевать.

— Надо уезжать, — сказал Метельский. — Как бы и тут не началось, как в Петербурге.

— Хорошо. — неожиданно легко согласилась Хельга. — Наша война не здесь.

Они поднялись и начали пробираться к выходу с площади. Народу было гораздо больше, чем когда приехали, и мувекса пришлось ждать долго.

— Если бы водителями были люди, как в старину, вообще бы не уехали. — сказала Хельга. — Для итальянцев сегодня день траура.