Или балов веселый шум,
Где тайный взор пьянит поэта?
Он задумался, воспоминания унесли в далекий летний вечер. Там, в бальном зале, среди блеска начищенных пуговиц мундиров и шуршания кринолиновых юбок возникла Она, точнее, ее глаза. Он вновь осязал, прочувствовал, прожил то прекрасное мгновение:
Я одиночеством несом
В толпе безликости и скуки,
Но, прерывая вечный сон,
Меня коснулись твои руки.
Дорога сделала резкий поворот, кибитка наклонилась.
– Держись, барин! – крикнул ямщик, натягивая вожжи. Поэта прижало щекой к стенке, и в память влетела первая пощечина, сколько их было потом, он усмехнулся:
Дерзать и дерзить.
Где теряется нить?
Одно от другого
В себе отделить.
Отчего-то вдруг вспомнилась матушка, или, если не кривить душой, ее отсутствие в его жизни. Папенька, сестры, няня, а вот маменька – он не мог вспомнить ни лица, ни жеста, ни одежд, ни фраз. Странно, но она действительно отсутствовала в памяти. От этих мыслей возникло тянущее чувство в левой груди, возникло желание почесать это место, но лень было расстегивать пиджак и рубаху. Пройдет, решил Поэт.
В объятьях многих женщин
Я испытал и сладость, и покой,
Но так и не коснулся той,
Кому на Небе был обещан.
Беспокойство в груди усиливалось. «Надо бы посмотреть, что такое», – подумал Поэт и уже было прикоснулся к пуговице, как очередная ухабина подбросила его чуть не до кофра кибитки. Ямщик загоготал:
– Держись, барин, недолго осталось!