Лекарь, спиной будто почувствовав сомнения мага, обернулся:

– Вот что, Константин Фердинандович, – строго сказал он, – Мы со Стефкой сделаем все, как надо.

– Я и не сомневаюсь в этом, – холодно ответил Оболонский. Даже сидя, он умудрился посмотреть на стоявшего лекаря сверху вниз. Тон сказанного и взгляд могли показаться обидными, но Лукич, несколько дней пристально изучавший мага, теперь уже не обманывался на его счет.

– Тогда прекратите терзаться, – резко сказал он, – Вы останетесь здесь и, если что-то пойдет не так, найдете другой способ нас спасти. А там, – он махнул рукой в сторону пустынной улицы, – Вы нам не нужны.

Оболонский холодно глянул на лекаря, но промолчал.

А дальше он вынужден был только наблюдать за тем, что делают другие.

Пыхтя и отдуваясь, маленький лекарь и невысокий шустрый Стефка, закутанные до неузнаваемости, до глаз замотанные влажными тряпками, положили на середину дороги несколько гусиных тел, завалили их хворостом и подожгли. Перья затрещали, пахнули жуткой вонью – плоть поначалу плохо поддавалась огню, чадила, давала густой клубящийся дым, но именно это-то и надо было. Лукич бросил несколько красноватых восковых шариков и прибавил дыма, кинув в костерок пласт сопрелой соломы, Стефка помчался вдоль по улице, устраивать коптильню чуть дальше.

Полусонные селяне спросонья подхватились, поохали и рванули было тушить пожар, пока не поняли, что пожара, собственно, и нет, а есть несколько костров, чинно разложенных посреди дороги. Тогда они в недоумении застыли, зажимая носы от вони, переглядываясь между собой и с опаской косясь на Оболонского.

А маг молча и неприступно стоял на другом конце магической фигуры, сложив руки на груди.

Дым столбом поднимался вверх, несмотря на то, что Стефка что есть мочи махал перед ним еловой веткой – воздух был слишком чист, чтобы дым стелился по земле. Плоть теперь горела неестественно споро, будто политая некоей горючей жидкостью, но дело, конечно же, было не в том. Сочетание огня, органики, плоти, пусть и мертвой, и приготовленного Оболонским зелья давало сильную реакцию, но только так возможно было победить яд в обычном бешенстве. Кстати, самому бешенству это ни вреда, ни пользы не приносило. Болезнь как была смертельной, так ею и осталась, вот только с этих пор переставала быть такой пугающе опасной. А уж с обычным бешенством Лукич обещал разобраться быстро… Не факт, что сможет вылечить заболевших, но распространиться болезни дальше не даст – на это у лекаря были свои цеховые снадобья.

– А чтой-то они делают? – давешний мужичонка в длинной рубахе набрался смелости и подкатил к Порозову. Алексей стрельнул веселым взглядом в сторону Оболонского и авторитетно заявил:

– Заразу дымом убивают. Как в коптильне. Мясо прокоптишь да просолишь – оно и полежит подольше.

– А-а, – удовлетворенно кивнул мужичонка. Отойдя на два шага назад, к застывшим в абсолютном внимании кметкам, он с серьезной миной принялся вполголоса рассуждать, будто никто больше слов Порозова и не слышал:

– Вот оно ведь как! Я вам говорю, они заразу бьють! Она на мясо слетается, а они по ей, гадине, огнем, что из пищали! Да солью, солью, мать твою!

Оболонский даже не улыбнулся. Он следил, как мощные клубы дыма то здесь, то там взмывали вверх, заполняя все видимое пространство. Сизая пелена уже коснулась невидимой стены, за которой прятались люди, коснулась и обтекла ее кругом. Казалось, место, очерченное магической фигурой, было будто накрыто стеклянным колпаком. Но внутрь дым попасть не мог, несмотря на то, что вонь горящей плоти и перьев почти выворачивала сидящих людей наизнанку.

Константин прикинул скорость, с которой распространялся дым. Если так пойдет и дальше, вся деревня будет в дыму часа за два. А с этим и зелье, вступившее в реакцию благодаря огню, с частицами пепла упадет на землю и покроет все.

С громким карканьем сверху пролетели растревоженные вороны. Случайно нырнув в сизые клубы, они пронзительно заверещали, громко захлопали крыльями и стали падать вниз, шлепаясь на невидимый купол над многолучевой звездой и съезжая по нему вниз, кувыркаясь и ломая крылья.

Неожиданно для всех Оболонский сорвался с места, бросился к барьеру и присел на корточки рядом с ним. У барьера с той стороны трепыхалась ворона. Недовольно раскрывая крепкий клюв, издавая резкий крик и кося круглым черным глазом, она неуклюже царапала землю когтистыми лапами, пытаясь встать. Оболонский смотрел на нее с видом лекаря, сделавшего все возможное для пациента и теперь дожидающегося кризиса. Впрочем, это было недалеко от правды.

Ворона дернула крылом, сделала рывок и вскочила на лапы, победно каркнув в лицо Оболонскому. Тот усмехнулся. Ворона улетела, и она больше не пыталась нападать на людей. Это было еще вовсе не доказательство, выводы делать было рано – ворона могла быть совершенно здоровой до того момента, как попала под воздействие дыма, и все равно Оболонский радовался. Он знал, что зелье действует, он чувствовал это.

Солнце поднялось над верхушками деревьев, когда легкий ветерок разогнал остатки дыма. Кое-где еще дотлевали тошнотворно воняющие костры, от малейшего движения взлетали в воздух тончайшие клочки пепла, но все уже закончилось.