— Я тоже не хочу, чтобы ты умерла. — И вдруг они оба рассмеялись. После этого все стало хорошо, они разговаривали дотемна как друзья.

— Мне нужно идти, — сказал Джонни.

— Твоя жена? — спросила она, и смех ее замер.

— Да. Моя жена.

Было уже темно, когда Джонни вошел в двери своего нового, построенного террасами ранчо в Бишопскорте — здесь он жил, но это не был его дом. Звонил телефон. Он поднял трубку.

— Джонни?

— Привет, Майкл. — Он узнал голос.

— Джонни, немедленно отправляйся в старый дом. — Голос Майкла Шапиро звучал напряженно.

— Что-то со Стариком? — беспокойно спросил Джонни.

— Разговаривать некогда, приезжай немедленно!

Занавеси были задернуты, в каменном очаге ревел огонь. Но Старику было холодно. Холод сидел глубоко внутри, туда не могло проникнуть тепло очага. Дрожащими руками Старик брал из ящика листы бумаги, просматривал и бросал в огонь. Они взрывались оранжевым пламенем, затем сворачивались и превращались в пепел. Наконец ящик опустел, осталась только пачка разноцветных конвертов, перевязанная лентой. Старик развязал узел, взял первый конверт и достал из него листок бумаги.

Дорогой сэр, надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие…

Он бросил конверт и листок в огонь и взял другой. По одному он перечитывал их и сжигал.

…что меня отобрали для игры в числе первых пятнадцати…

Иногда он улыбался, один раз рассмеялся.

…я первый по всем предметам, кроме истории и религии. Надеюсь в будущем на лучшие…

Последний конверт он долго держал в своей перевитой голубыми венами руке. Потом нетерпеливым движением бросил и его в огонь и потянулся к каминной доске, чтобы встать. Встав, посмотрел в зеркало в позолоченной раме.

Он смотрел на свое отражение, слегка удивленный происшедшими за последние несколько недель изменениями. В глазах погас огонь жизни, они стали грязновато-бледно-сине-карими — цвета разложения. Они выпирали из глазниц, и в них была стеклянистость, характерная для рака в последней стадии.

Он знал, что слабость в конечностях, внутренний холод — не результат действия обезболивающих наркотиков. И шаркающая медлительная походка, которой он пересек толстый ковер, направляясь к письменному столу, тоже не из-за них.

Он посмотрел на продолговатый кожаный футляр с отделанными медью углами и закашлялся, кашель разрывал ему горло. Он ухватился за край стола, чтобы не потерять равновесия, ожидая, пока пройдет боль, потом щелкнул замком и открыл футляр.