— Ну, хватит! — хлопаю я ладонью по лежащей сверху синей папке и вздымаю крохотное облачко пыли. — Или ты мне сейчас все расскажешь, как на духу, или…

Вскипевшая вода начинает выбрызгиваться из кружки, и я выключаю кипятильник.

— Или. У тебя нет никаких доказательств, что это сделал именно я. Если, конечно, в системе вообще что-то есть, кроме еще невыявленной ошибки в протоколах, — тут же забирает он назад свое полупризнание. — Я, пожалуй, тоже отопью кофейку. Наливай.

— Хорошо. Тогда расскажу я. Но учти, после того, как я изложу свою легенду, вирус будет уничтожен. Даже если моя версия ошибочна.

Я высыпаю в каждую чашку по пакетику аэрофлотовского кофе и разливаю кипяток.

— Никак не пойму, о каком вирусе ты говоришь, — кротким голосом говорит Петя. — «Эллипс» исправно обсчитывает все задачи, ни одной жалобы со стороны заказчиков не поступало…

Поздно. Примирения не будет. Что я ему, мальчик, которого можно безнаказанно водить за нос?

— О вирусе по имени «Элли». Или, по-другому, о вирусе сознания.

Пеночкин, наконец-то, бледнеет. И даже поспешно ставит на стол чашку, чтобы не расплескать кофе.

— Ты, я вижу, не терял даром времени, — кисло усмехается он. — Где же, интересно, ты раскопал мои старые статьи? Тот ведомственный журнальчик давно закрыт, да и тираж у него был мизерный.

Сказать, не сказать? А, теперь уже все равно.

— Истинные отношения между талантами и поклонниками таковы: вторые всеми доступными им способами губят первых.

Пеночкин дважды подмигивает, соображая.

— А, Лариса Артемьевна…

— Продолжим. Эти статьи написаны пять-шесть лет назад. И все последующие годы ты уточнял концепцию, прорабатывал ее в деталях и искал пути экспериментальной проверки. Так?

Пеночкин молча пьет кофе.

— Поэтому не сделал карьеры, не посадил дерева, не родил сына и даже не женился…

— Отчего же? Четыре года назад. Но быстро развелся. И квартира у меня есть, как ты сам видел. Все же остальное — карьера, дерево… Я мечтал о лесе, понимаешь? Потому что лес — моя колыбель, и могила — лес.

— Потому что ты стоишь на земле лишь одной ногой, — перефразирую я следующую строчку стихотворения. — Это позволительно женщине, поэту, пожалуй, даже неизбежно для женщины-поэта, но мужчине совершенно не простительно. Впрочем, не будем отвлекаться. В конце концов, безуспешно потыкавшись в двери ученых-бюрократов, от которых зависело проведение весьма дорогостоящего эксперимента, и сменив пять или шесть мест работы…

— Семь на сегодняшний день.