Нет, на серию это было решительно не похоже. Слишком разные дела.

Но все их объединила уверенность старого опера в том, что они – одно. О чем же ты думал, Егор Степанович, что ты в них видел? Что – чуял?

Арина ломала голову над этой загадкой уже полгода. Но единственное, что ей удалось выяснить – люди, осужденные за эти убийства, скорее всего, действительно невиновны. Как осужденный за убийство священника церковный староста Ферапонт. Осужденный, умирающий, он написал Шубину – и тот, похоже, осужденному «убийце» поверил. И начал собственное расследование. И, в конце концов, она же доказала, что бизнесмена Федяйкина убила не его молодая жена. И значит, очень возможно, что Шубин был прав. Но если по всем тем делам осуждены невиновные, то… то – что? Наверняка же старый опер видел в них еще какую-то общность! Ну да. Он – видел. А у нее – не получалось.

Она видела только «случайную выборку из телефонной книги».

Если это серия, то ее должно что-то объединять – что-то помимо личности убийцы!

Иногда Арине казалось – вот-вот, и она догадается! Почти догадалась уже!

Почти…

В детстве, когда соседка Аделаида Игнатьевна давала ей первые уроки игры на фортепиано – гаммы, этюды, бесконечный «Сурок» и «Болезнь куклы» – Арина нередко оттарабанивала заданное, думая лишь о том, как бы сбежать на улицу или книжку почитать. Аделаида Игнатьевна делала возвышенное лицо и говорила: «Профессор Мигдал, деточка… нет, мне не довелось у него учиться, но несколько его лекций услышать повезло. И вот он повторял, что в искусстве «почти да» – все равно, что «совсем нет». А то, что вы сейчас сыграли, это даже не почти», – и она укоризненно вздыхала.

Это было черт знает как давно, но, как ни крути, выходило, что Арина по сей день занимается поиском «да» среди бессчетных «почти». Кому сказать, что работа следователя сродни музыке – засмеют ведь. Разве что Майка, так серьезно спросившая про паззлы, смеяться не станет. И Денис, пожалуй, тоже поймет – о чем это она.

Все эти месяцы после смерти Шубина Арина безуспешно пыталась нащупать среди мутных, неопределенных «почти» нужное «да». Пусть не версию, но хотя бы намек на нее.

И вот сейчас…

Но – как?!

Это казалось совершенно бессмысленным.

Убийство красавца-стриптизера ничуть не походило ни на одно из дел шубинского списка. Но, с другой стороны, и сами эти дела были между собой вовсе не сходны.

И, опять же, кто сказал, что список Шубина не может пополняться после его смерти? Только тот, кто считает предсмертное «признание» старого опера – это я, дескать, все эти убийства совершил – правдой. Сомнительно, чтобы такие нашлись.

Нет, все эти дела объединяет что-то еще. След? Стиль? Почерк? Какое-то незамеченное до сих пор обстоятельство? Крошечный силуэт чайки в уголке каждого из дюжин и дюжин разносюжетных и разностилевых холстов? Как бы там ни было, то же неуловимое, но явственно ощутимое «что-то» настоятельно требовало отнести к той же последовательности и убийство стриптизера.

Это нежданное, необъяснимое, но острое ощущение сбивало с толку. И в то же время – придавало уверенности. Той самой, что так не хватало Арине все последние месяцы. Чертов Имитатор, злилась она на покойного Шубина. Еще бы не злиться, когда начинаешь сомневаться в том, что ты вообще – следователь. Когда ставшая привычной уверенность в собственных силах – подкрепленная не таким уж маленьким, что и говорить, опытом, одно последнее ее питерское дело уже дорогого стоит – и все это превращается в безнадежное ощущение собственного бессилия.

Безнадежное, да. Безнадежное в своей очевидной бесспорности. Отвратительное, по правде говоря, чувство. Когда всегдашнее «разумеется, я могу» сменяется унылым «что вы, мне это не по зубам». Как сороконожка, которая зачем-то задумалась, с какой ноги шагать, и тут же разучилась ходить вообще. Или как будто ворона, сидящая на карнизе, взглянула перед собой с внезапным и необъяснимым ужасом: что это? Почему так высоко? Что с этим делать? Да-да, именно так. Словно взрослая, уверенная в себе ворона вдруг вернулась во времена, когда она была беспомощным, едва оперившимся птенцом. Как это – летать?! У меня и крылья-то еще не отросли!

И вот сейчас все неуловимо изменилось…

Ничего, Шубин, ничего, старый чертяка. Ничего, дорогой мой Имитатор – я разгадаю твою загадку. Ту, что ты сам разгадать не успел. Так и умер с надеждой, что кто-то после справится лучше… Разгадаю. И улыбнусь тебе – туда: покойся с миром, Егор Степанович, ты надеялся не напрасно.