— На том, что к вещдокам нельзя прикасаться. Мне не обязательно трогать нож руками.

Громов собирался что-то ответить, но отвлёкся на шум из коридора. За дверью кто-то, похоже, ссорился или выяснял отношения.

— Подожди здесь, — скомандовал он и вышел из кабинета, оставив дверь слегка приоткрытой.

Я прислушалась, голоса — женский и мужской показались знакомыми.

— Почему меня не пускают! Я хочу её увидеть!

— Нельзя, вы не родственница, — это Громов. Надо же, какой категоричный. Даже не торгуется — не похоже на него.

— Мы были как сёстры! Ближе чем сёстры! — продолжал возмущаться звонкий женский голос. Кроме гнева в нём звенели горечь и отчаяние. Где же я его слышала?

— Ника, нам лучше уйти, — а вот этот голос я где угодно узнаю. Алан Войнич собственной персоной и, стало быть, с сестрой.

— Не хочу уходить! Пожалуйста, сделай что-нибудь, я хочу увидеть Свету!

Я вспомнила рассказ Инги и день, проведённый в её доме: Вероника и Света с детства были лучшими подругами. Как же ей, наверное, сейчас тяжело.

Голос Алана звучал сухо и твёрдо:

— Ника, успокойся. Что я могу сделать? Говорят же — нельзя.

— Ты просто не хочешь! — в голосе девушки прозвучало явное неодобрение. — Она тебе никогда не нравилась! Я должна увидеть Свету, проститься с ней, понимаешь?!

— Ника, пожалуйста, возьми себя в руки. Ты увидишь её — похороны послезавтра.

— Почему нельзя сейчас?!

— Не положено, — вмешался Громов. — К тому же, я бы не рекомендовал, это зрелище не для женщин и детей.

— Почему? Что с ней сделали?! — зря он это сказал, теперь она точно не отстанет.

— А промолчать нельзя было! — огрызнулся Войнич. Он-то свою сестрёнку хорошо знает, вот только, судя по голосу, её отчаяние не разделяет даже на четверть.

— О чём? Это не секретная информация, в вечерних газетах, уверен, даже снимки появятся.

— Снимки, — пробормотала на удивление притихшая Ника. — Если к Свете нельзя, могу я хотя бы фотографии увидеть? У вас они есть?