— Да ты что?! — я не мог сдержать счастливой улыбки. — Почему же Тополь не сказал мне этого сразу?

— А потому что он этого не знал ни в июле, ни в августе, ни даже в октябре. Наши аналитики работают медленно, тем более, когда им приходится перелопачивать такой объем информации. Они ещё от апрельской точки сингулярности не успели в себя прийти, а тут новое дело: какой-то немыслимый Эльф, большая экономическая война, да ещё в Чечне очень серьезная заваруха, и эти проклятые взрывы домов накануне предвыборной кампании в России… Ты же читал отчет Грейва. Да, никакого конца света не будет, но готовиться к нему надо — вот суть. И тот очень узкий круг лиц, который допущен к секретной информации, не может не понимать, сколь велика именно твоя роль во всей этой истории. По-моему, только ты один ни черта не понимаешь…

Я уже выпил свой коньяк и встал, чтобы налить новую порцию. Нормальный разговор кончился, начиналась какая-то чудовищная мистика, и я сам не знал, чего мне хочется больше: то ли напиться и снова трахаться с Вербой, то ли все-таки напрячься, сосредоточиться и попробовать понять все до конца. Пока я выбирал второе:

— Погоди, — решил я спросить конкретно, — ты можешь мне по-простому ответить: когда я еду в Москву?

— Вот чудак-человек! — Верба тоже допила коньяк и протянула мне свой фужер для повторной дозы. — Пойми, простые политические причины больше не мешают твоему возвращению на родину, и наши аналитики, в принципе, даже рекомендуют тебе это. Но они не ручаются за результат, вот Тополь и мнется с окончательным решением. Ясно одно: если ты останешься в Берлине, мы все будем ещё какое-то время топтаться на месте — это пассивная позиция, чреватая новыми катаклизмами. Если отпустим тебя в Москву, поставим грандиозный эксперимент — это активная позиция, чреватая не менее страшными последствиями. Лично я считаю так: делать хоть что-нибудь всегда лучше, чем не делать ничего. У Стива Чиньо похожее мнение. Разумеется, и Тимоти Спрингер рвется в бой: что может быть для ученого важнее научного эксперимента? Кедр готов разработать четкий план твоего переезда со всеми психологическими нюансами. В конце концов, даже Шактивенанда не против, он просто отмалчивается, как всегда.

— Постой, — решил спросить я, пока не забыл, — а что все-таки сказал Шактивенанда по поводу конца света в двухтысячном году. Он разделяет опасения спецслужб?

— Конечно, нет! Я была у него там, на Тибете. И он сказал главное только мне, но, в общем-то, не просил хранить в тайне. Я, например, передала его фразу Тополю. Леня поморщился и отмахнулся. Но ты, я думаю, должен оценить. Слушай внимательно и запоминай. «Конец света наступит в точности, как предсказано в ночь с тридцать первого декабря двухтысячного года на первое января две тысячи первого, но никто, ни один человек в мире, не заметит этого, и люди продолжат жить на Земле как ни в чем не бывало».

— Это все? — спросил я на всякий случай.

— Все, — кивнула Верба.

— Здорово.

— Я примерно так же сказала. Для спрингеровского центра подобная информация вряд ли представляет научный интерес, а вот для писателя-фантаста…

— Да ладно тебе, — отмахнулся я.

— Я вполне серьезно. Сядешь писать свой роман, вот тогда и подумай над этим хорошенько.

Возникла пауза. И я решил спросить о другом:

— Вы прислали мне дела этих ребят, работающих на ЧГУ. Для чего?

— Досье команды Большакова? Ну, пятерка феноменов — это отличный литературный материал для фантаста, — съязвила она.

— А если серьезно?

— Разгонов, ты поглупел, что ли? Ты же пока ещё состоишь вместе с нами в службе ИКС. А Причастные просто обязаны знать, кто и какими методами работает против них. В частности система отбора феноменов в ЧГУ — это более чем важная для нас тема. Кстати, благодаря истории с Эльфом, мы убедились, что они и тут нас обскакали.

— Наша самокритичность не знает границ, — хмыкнул я и добавил после паузы. — А ты специально не говоришь ни слова о главном?

— О чем «о главном»? — похоже, она действительно не поняла, потом посмотрела мне в глаза и тяжко вздохнула: — Сумасшедший! Ты про Машку?