Джимми вылезал из автомобиля, когда я бросил ему вслед:

– Знаешь, тот, кого мы видели, может, совсем и не альбинос.

Дружок недоуменно уставился на меня.

– Может, он был в маске.

Днями напролет после того случая я просматривал газеты и читал новости. Я рассказал Карли о случившемся, и она стала прислушиваться к местным новостям и слухам с удвоенным вниманием. А я проезжал мимо Майерс-Хаус по меньшей мере три-четыре раза в день.

Безрезультатно.

В последний вечер июля я стоял внизу, на подъездной дорожке, и вглядывался туда, где за холмом собирались полчища мрачных туч, наступавших на горизонт. Этот месяц в Эджвуде выдался спокойным и тихим, но у меня складывалось впечатление, что мир и порядок подходят к концу.

Грядет буря.

Эти два слова уже много недель эхом отдавались в моей голове.

Одно из самых драгоценных воспоминаний детства – работа с отцом в гараже. Хотя друзья, которых я приобрел позже, были бы удивлены, и не без причины.

Сказать, что я не очень дружу с техникой, – чудовищное преуменьшение. Как бы я ни старался, мне в жизни не подключить видеомагнитофон, не говоря уже о сборке мебели. ИКЕА – мой заклятый враг. Автомобильные двигатели… да что там, любые двигатели – мне все равно что человечьи мозги: и то и другое – неразрешимая загадка.

В детстве, да и по сей день, отец перед гаражом, зарывшийся под капот одной из наших семейных машин, – типичная картинка для проезжающих мимо водителей и проходящих пешеходов. А я рядом, в помощниках? Не столь типичная картинка. Мы пробовали. Мы старались как могли. Но происходило все каждый раз примерно так:

Первая минута: Рич стоит чуть сбоку, скрестив руки на груди, покачиваясь на пятках в предвкушении; он очень внимателен, может задать пару вопросов.

Третья минута: Теперь Рич наклонился, пальцами отстукивая ритм из последнего рекламного ролика «Олд Спайс» по кузовному порогу автомобиля, его голова – в нескольких сантиметрах от головы отца.

Пятая минута: Рич дергается, словно вот-вот описается; гораздо больше внимания он уделяет паре жирных белок, играющих в догонялки на проводах телефонной линии, нежели терпеливым отцовским объяснениям.

Восьмая минута: Рич весь извертелся, нарезает круги, словно опустошительный человекообразный торнадо, повизгивая, будто шимпанзе Корнелиус из «Планеты обезьян» (я этот фильм всегда ценил), а потому не слышит, как отец безуспешно просит его подать ключ.

Десятая минута: Рич утих и застыл, удрученно опустив глаза. Отец стоит перед сыном в сложном смешении чувств – любви и безнадеги, – запечатленных на багровеющем лице. Наконец, глубоко вздохнув, старший дарит младшему два волшебных слова: «Ты свободен». И, чтобы отец не успел передумать, Рич пулей взмывает на холм, по направлению к домам Джимми и Брайана, вопя через плечо: «Спасибо, папочка! Я тебя люблю!»

И вот примерно так каждый раз. Пока в один прекрасный день мы просто не решили прекратить эти пытки.

К счастью, работа внутри гаража над одним из отцовских «проектов», которые он так часто затевал, – совсем другая история. Я уже говорил, что гараж всегда представлялся мне загадочной и непредсказуемой мастерской чародея из диснеевской «Фантазии». И он превращался в магическую лабораторию теми долгими летними вечерами, когда отец после обеда принимался строить или чинить всякое разное на верстаке. Он виделся мне седеющим волшебником – мудрым, терпеливым, хоть и не совсем от мира сего, – а я приходился ему жадным до знаний учеником.

Порой отец просил подать брус сорок на восемьдесят из штабеля у задней стенки или коробку с проволокой с полки, и я бросался выполнять просьбу. Отец склонял голову и начинал работать, а я всегда старался быть на подхвате, следя за тем, что он делает, из-за спины, учась, стараясь не толкнуть его под локоть, когда шла работа над изящной ножкой табурета для мамы или когда отец ковырялся в перепутанных кишках сломанного соседского телевизора.