Особенно много в шкафах человеческого ума моделей лиц: мы с готовностью выхватываем их при малейшем намеке со стороны зрительных нервов. Отсюда возникает множество Иисусов и Дев Марий, увиденных в кусочке тоста или на мокрой стене. Иллюзия полой маски (также упомянутая в моей Рождественской лекции[155]) – одно из самых ярких проявлений нашей готовности задействовать модели лиц. Важно и то, что поломка в этом месте имеет собственное название – прозопагнозия, мозговое нарушение, при котором у человека сохраняется зрение, но он не распознает лиц, даже близких и любимых людей.
Я вернулся к этой теме в книге “Бог как иллюзия”, чтобы показать, как мы заблуждаемся, впечатляясь видениями, явлениями, призраками, джиннами, ангелами и богородицами. Наш мозг – искусный мастер виртуальной реальности. Сляпать явление сияющей фигуры с нимбом в ниспадающих одеждах или мягкий шепот в звуке грозы для него плевое дело. Многие искренне убеждены, что лично переживали присутствие Бога: он говорил с ними, являлся им во сне или видениях наяву. Не следует быть столь впечатлительными. Следует изучить Ричарда Грегори и психологов. Признать силу иллюзий. Например, иллюзии Бога.
Убеждение личным недоверием
В книге “Слепой часовщик” я ввел выражение “убеждение личным недоверием”, которое хорошо обобщает основной “аргумент” креационистов. Если снизить градус сарказма, можно переформулировать его как “убеждение статистической невероятностью” или “убеждение сложностью”: статистическая невероятность оказывается мерой сложности и вызывает то самое недоверие. Вот как обычно излагается этот аргумент. Воспевается некая сложная биологическая структура, в которой многочисленные элементы расположены строго определенным образом. В любом другом взаиморасположении эти элементы бы не работали. Вычисляется количество возможных положений – оно, конечно, оказывается астрономически огромным. Следовательно, сложная структура не могла возникнуть случайно. Следовательно – и здесь “убеждение” подпиливает сучок, на котором сидит, – здесь, должно быть, потрудился Бог.
Сам Дарвин посвятил часть одной главы тому, что назвал “органами крайней степени совершенства и сложности”. Он начал со знаменитого предложения, которое так часто цитируют креационисты:
В высшей степени абсурдным, откровенно говоря, может показаться предположение, что путем естественного отбора мог образоваться глаз со всеми его неподражаемыми изобретениями для регуляции фокусного расстояния, для регулирования количества проникающего света, для поправки на сферическую и хроматическую аберрацию[156].
Разве не чувствуется по интонации Дарвина, что на этом дело не кончается? Разве не слышен ясный сигнал, что последует “но” или “тем не менее”? Может быть, он даже специально подманивал читателя поближе, чтобы затем ударить посильнее: “Но разум говорит мне…” Поиск в
Ошибается убеждение статистической невероятностью, разумеется, в том, что теория естественного отбора не основана на вероятностях. Естественный отбор – неслучайная фильтрация случайных изменений, а работает он потому, что улучшения в нем постепенны и накопительны. В книге “Слепой часовщик” я привел метафору кодового замка – например, запирающего дверь в банковское хранилище. В одноименном фильме из серии “Горизонт” мы разыгрывали настоящую попытку отпереть банковское хранилище случайным подбором кода. Чтобы открыть кодовый замок случайным подбором, потребовалось бы невероятное везение – в этом-то и суть таких замков. Но если бы у замка была неисправность, благодаря которой каждый раз, когда один из кодовых дисков движется в нужном направлении, открывался бы один из штырьков, то взломать его мог бы любой дурак. Таким образом работает постепенный естественный отбор.
Позже, чтобы объяснить то же самое, я ввел другую метафору – горы Невероятности. Как я кратко упоминал ранее, когда мы с Расселом Барнсом работали над телепередачей “Корень всех зол?”, мы изобразили гору Невероятности в “Саду богов” в Колорадо-спрингс. Меня снимали на отвесной скале, что олицетворяло “креационистскую” сторону горы, “поразительную случайность”, где достичь невероятного за один шаг – все равно что одним прыжком попасть от подножия на вершину Затем камеру перемещали, и я должен был невозмутимо топать по пологому склону “эволюционной” стороны горы: при достаточном запасе времени и постепенном улучшении есть все возможности для эволюции органов безграничной сложности без всяких резких скачков. Конечно, мы имели дело с телевидением, поэтому отвесная скала и пологий склон снимались на разных горах (“эффект инспектора Морса”: в одной из серий известный теледетектив входит в один оксфордский колледж, а выходит из двора другого).
Из всех обоснований теистической веры убеждение статистической невероятностью мне встречается значительно чаще других. Как я говорил, зачастую оно идет рука об руку с наивными математическими вычислениями неправдоподобной вероятности того, что сложные структуры вроде глаза или молекулы гемоглобина возникнут “по чистой случайности”. Это распространяется и на представление о том, что в начале всех вещей был Большой взрыв. Вот пара примеров из брошюры свидетелей Иеговы – типичный образчик жанра:
Представьте себе, что вам сказали: на печатной фабрике произошел взрыв, чернила разлетелись по стенам и потолку, и брызги сложились в большой толковый словарь. Вы бы поверили? А как тогда можно поверить, что все в упорядоченной Вселенной возникло в результате случайного Большого взрыва?
Если бы на прогулке по лесу вы бы увидели прекрасный бревенчатый домик, пришло бы вам в голову такое: “Как удивительно! Деревья повалились друг на друга именно так, чтобы сложиться в этот чудесный домик”? Конечно нет! Это попросту нелепо. Так почему же мы должны верить, что все во Вселенной возникло по чистой случайности?
Должен признаться, что подобные вещи меня довольно сильно обескураживают и вызывают раздражение, о котором я лишь слегка сожалею. Тому есть три причины. Первая – если бы это и вправду соответствовало действительности, если бы вероятность “разумного замысла” против натуралистического объяснения была бы столь велика, больше, чем число атомов во Вселенной, то на сторону натурализма мог бы встать лишь последний дурак. Терпеть не могу апеллировать к авторитетам, но разве это так много – ожидать, что в сознании креациониста зародится хоть искорка сомнения? Разве не закрадывается хотя бы малейшее подозрение, что те, кто размахивает гигантскими невероятностями, могут, чисто теоретически, заблуждаться? Ученые тоже иногда ошибаются. Но они редко ошибаются на восемьдесят порядков.
Вторая причина моего раздражения в том, что “аргумент против слепого случая” упускает из виду истинно ценное – главным образом великую силу и изящество науки, воплощенные в теории Дарвина. Она обладает огромной мощью и предельной простотой: это одна из самых прекрасных мыслей, когда-либо пришедших в голову человеку, и непосвященные упускают ее. Хуже того, навязывая свое непонимание детям, они лишают детей красоты, красоты интеллектуального достижения.
И в-третьих, убеждение статистической невероятностью (или сложностью) раздражает потому, что исчезающе малая вероятность возникновения сложности по чистой случайности – это всего лишь переформулирование проблемы, которую должна решать любая теория существования, будь то Большой взрыв, эволюция или теория Бога. Любому очевидно, что ответом на загадку существования не может быть слепой случай или внезапное возникновение из ничего. Особенно верно это для живых существ: здесь иллюзия замысла потрясающе убедительна. Задача же в том, чтобы найти альтернативу слепой случайности. Невероятность жизни и есть задача, которую мы должны решить. Теория Бога ее явно не решает, а лишь переформулирует. Естественный отбор, постепенный и накопительный, задачу решает – пожалуй, это единственный процесс, способный ее решить. Очевидно, бесполезно пытаться решить задачу сложности жизни, утверждая еще одну сложную сущность под названием “Бог”. То же приложимо, хоть и не столь очевидно, к задаче происхождения Вселенной. Чем больше креационист упирает на статистическую невероятность, тем больше он подпиливает свой сучок.
“Бог как иллюзия”
Книги “Слепой часовщик” и “Восхождение на гору Невероятности” пронизаны рассуждениями о статистической невероятности разумного замысла; в явном виде я вывел их как центральную тему в книге “Бог как иллюзия” (но мысль, безусловно, не нова). Выход этой книги вызвал шквал якобы возражений на утверждение, что Бог устроен сложно, а следовательно, не может быть ключом к разгадке сложности. Ответы были примерно одинаковы и одинаково слабы. Их можно свести к одному предложению: “Бог не сложен, а прост”. Откуда мы знаем? Потому что так говорят богословы, а они компетентны в вопросах Бога, не так ли? Все просто. Спор выигрывается в приказном порядке. Но нельзя усидеть на двух стульях. Либо Бог прост, и тогда он не обладает знаниями и инженерными умениями, которые обеспечили бы искомое объяснение сложности. Либо он сложен, и тогда его самого тоже нужно объяснить – наравне с той сложностью, которую мы пытаемся объяснить при его помощи. Чем проще вы делаете Бога, тем меньше он годится для объяснения сложности мира. А чем сложнее вы его делаете, тем больше требует объяснения он сам.
Питер Эткинс в прекрасной книге “Еще раз о творении”
Дарвиновская эволюция уникальным образом решает задачу статистической невероятности жизни – она действует накопительно и постепенно. Она предоставляет настоящий переход от первобытной простоты к итоговой сложности, и это единственная теория, дающая такую возможность. Человеческие инженеры могут проектировать сложные вещи, но самих инженеров тоже придется объяснить: эволюция путем естественного отбора объясняет и их, и всю остальную жизнь.
Конечно, в книге “Бог как иллюзия” много всего помимо главной темы статистической невероятности. Там говорится и об эволюционных истоках религии, и о корнях морали, и о литературной ценности религиозных писаний, и о религиозном насилии над детьми, и о многом другом. Хочется думать, что в этой книге много человечности и юмора – что она далека от злобы и полемического запала, который ей иногда приписывают. Иногда ее юмор приобретает форму сатиры, даже насмешки – те, на кого такой юмор направлен, действительно иногда с трудом способны отличить беззлобное высмеивание от враждебных высказываний. У Питера Медавара я в том числе научился тому, что точно нацеленная сатира и насмешка – не то же самое, что вульгарное оскорбление (см. также стр. 487–488 ниже). Тем не менее религиозно настроенные критики иногда не способны увидеть разницу. Один даже заподозрил, что у меня синдром Туретта, – хотя с трудом верится, что он прочитал книгу, скорее его пленило им же придуманное сравнение.