Пока устанавливали камеры, я решил поинтересоваться у него, что за красивую долину мы видели по дороге сюда, проезжая через резервацию. Его глаза блеснули: «Я не люблю слово «резервация», это позорный, исчезающий термин, используемый людьми, которые считают коренных американцев дикими тварями, двуногими животными. Резервация — это аналог заповедников в дикой природе». Все это он произнес без раздражения, ровным голосом. Но в этом голосе была твердость и бескомпромиссность. Он как будто поучал непослушного ребенка.

Я пояснил ему, что в моем штате Монтана коренные американцы называют свои земли резервациями, и добавил, что они предпочитают называть себя индейцами, нежели коренными американцами. «Какой термин предпочитаете вы?»

Доктор Ширли усмехнулся. «Мы не индейцы. И никогда ими не были, — сказал он, — мы — коренные американцы».

Мы говорили в камеру примерно с полчаса. Он сидел прямо и величественно на своем кресле, как на троне. Кивал головой, когда я задавал вопрос, и не торопился с ответом. Он родился и вырос в каньоне Де Шелли, где расположены знаменитые древние индейские жилища в скалах. Я был там еще ребенком и помню, как меня захватил вид огромных красных скал, в расщелинах которых на высоте находилось человеческое жилье. Народ Джо Ширли тысячелетиями обитал в этих краях.

Должность вождя — выборная, он на этом посту почти четыре года. Одна из главных целей вождя — независимость для трехсоттысячного народа навахо. Как оказалось, в термин «независимость» доктор Ширли вкладывал особый смысл. В девятнадцатом веке его племя сложило оружие в обмен на возможность вернуться на родную землю и получать от федерального правительства фонды на образование, медобслуживание и экономическое развитие. И что они получили в итоге? По его мнению, диктатуру попечительского совета, который взял на себя право одобрять или не одобрять инициативы руководства племени. Ширли же хотел, чтобы навахо не только имели положенную им финансовую поддержку, но также и возможность самим принимать решения, как использовать эти деньги.

Доктор Джо стал рассказывать мне о том, как в далекие времена «чужеземцы пришли через большую воду» и согнали его племя со своих земель. Эту грустную историю я не слышал раньше, здесь, в доме вождя навахо, она по-настоящему тронула меня.

Я описал Ширли увиденное мной в торговом центре Геллапа и спросил его мнение, не противоречит ли дух общества потребления устремлениям навахо. Он не видел никакого противоречия: люди делают покупки в торговых центрах просто из-за низких цен. Доктор был убежден, что навахо должны быть частью общего, в то же время сохраняя свою уникальность. Из разговора стало понятно, что самым важным для него является самосознание личности. Я поинтересовался у него:

— Что делается для сохранения культуры и языка навахо?

Он наклонился вперед, приблизив свое лицо. Его руки, до этого неподвижно лежавшие на подлокотниках, активно зажестикулировали.

— Очень важно, — сказал он, пристально глядя на меня, — учить родному языку наших молодых людей, приобщая их к культуре навахо. И в этом плане у нас последнее время что-то стало получаться. Но многое, увы, было утеряно. Старшее поколение хранило знания об уникальных ремеслах навахо, народной медицине, древних способах лечения травами. Они предлагали свои знания молодежи, но той это было уже неинтересно.

Вождя волновало то, что молодые навахо оставляют родную землю и в поисках работы отправляются в большие города. Многие из них женятся вне племени. Он осознавал, что эти тенденции подрывают жизнеспособность его народа. Его беспокоила почти пятидесятипроцентная безработица на их землях, усиливающееся давление крупного капитала, затрудняющее развитие торговли и бизнеса навахо.

Но все же вождь оптимистично смотрел на будущее своего племени. Он был уверен, что язык и культуру навахо удастся сохранить и что экономическое развитие племени может быть ускорено.

Когда мы благодарили доктора Ширли за уделенное нам время, на прощание он опять наградил нас своей всепобеждающей улыбкой.

Из Виндоу-Рок мы поехали на встречу с Владимиром и Иваном и остальной группой на юг, в селение индейцев зуни.

Предыдущим вечером в Геллапе на открытой концертной площадке нам довелось увидеть выступление семейного танцевального ансамбля зуни.

Многие индейские танцы считаются сакральными, и их позволено смотреть только членам племени. Однако пробивная Алена Сопина получила разрешение не только на просмотр, но и на съемку.

На сцену вышли двое мужчин и женщина. Танцоры были в традиционных кожаных индейских рубахах, украшенных мехом, узорами из бисера и тотемными рисунками. На ногах у них были плетеные мокасины. Танцоры стали плавно кружиться вокруг женщины, махая в такт своим движениям птичьими перьями. Танец имитировал брачные игры диких индюшек. В свое время я охотился на этих потрясающе красивых крупных птиц, весящих до двенадцати килограммов.

Следующий танец женщина-зуни исполняла с кувшином на голове. В такт барабанам она двигалась с пластикой и грацией дикой кошки, кружилась, опускалась на колени и вновь поднималась. И при этом ухитряясь без помощи рук удерживать на голове кувшин!

Хотя нам дали разрешение на съемку, было оговорено, что приближаться к танцорам нельзя. Поэтому я испугался, когда, завороженный танцем, оператор Миша Козлов выскочил с камерой на сцену. Приблизившись к танцовщице, он стал снимать ее. Я затаил дыхание, ожидая, что сейчас разразится скандал и представление закончится. Но танец продолжался. А потом случилось вообще невероятное. Стараясь передать визуальную красоту и динамику танца, оператор начал двигаться с камерой вместе с танцовщицей. Когда она ступала вперед или назад, он следовал рядом, кружился вместе с ней, двигаясь под музыку, как партнер по танцу. Он медленно скользил камерой вдоль гибкого тела индианки, то приближая камеру к ней, то удаляя.

Это было грубым нарушением договоренности, но никто не сказал нам ни слова…