— Она от нее отказалась. Помнишь? Это все не больше чем фарс, чтобы накопать эффектный материал.

Антон ходит со стороны в сторону, пытаясь понять, как выкрутиться из сложившейся ситуации. То, что ему ясно, как белый свет, Каменев либо не видит, либо просто не желает видеть. Он знал, что так будет. Черт возьми, да стоило этой смазливой блондинке появиться в поле зрения Лео, он перестал думать и рассуждать критически.

— А дальше что? — строго спрашивает пресс-секретарь. — Сыграете свадьбу и выпустите белых голубей?

— Пошлятина, — посмеивается Каменев, не отрываясь от своего компьютера.

— Послушай, твоя пиар-кампания расписана на годы вперед. Ты — завидный холостяк не только в Италии, но и в Европе. Это отличный повод собрать кучу симпатий со стороны потребителей в России.

— Антон, мне не нужны пиар-кампании. Занимайся «Миллениумом», будь добр.

— Дружище, ты и есть «Миллениум».

— Я хочу просто делать свою работу, — устало отвечает Лео. — И не смешивать ее с личной жизнью.

— Будь по-твоему, — капитулирует Агрономов. — Но, вот увидишь…

Антон покидает кабинет генерального директора и, направляясь в сторону лифта, сосредоточенно ищет в телефонной книге нужный номер.

— Шакира, здравствуйте, — елейным голосом приветствует девушку пресс-секретарь. — Как поживаете? Спасибо, я тоже не жалуюсь. Как вы смотрите на то, чтобы встретиться сегодня во время сиесты?

Каменев сидел за столом, пытаясь сконцентрироваться на отчете отдела продаж. Но его мысли упорно возвращались к вечеру, проведенному с Миленой.

— Я способен поверить в то, что твой папаша урод. А ты? — резко спросил он, глядя на нее с любопытством.

Милене пришлось признаться себе, что взгляд этого мужчины как будто вгрызается в ее душу. Она смотрела на него снизу вверх и не могла отвести глаз. Казалось, что если сейчас она пошевелится, слезы рухнут градом.

— Лео, я… — она смотрела на него снизу вверх и практически не моргала. Взгляд перемещался с паспорта на мужчину и обратно.

Каменеву в тот момент показалось, что он способен утонуть в зелени этих стеклянных глаз. Сейчас женщина, сидевшая перед ним, походила на ледяную статую: тело ее напряглось, как струна, лицо не выдавало эмоций, лишь только худенькие плечи слегка подрагивали.

— Клянусь, если ты сейчас хотя бы раз не моргнешь, я тебя хорошенько тряхну, — произнес он, пытаясь привести ее в чувства.

— Лёня, — тихо шепчет, поднимая на него свои малахитовые глаза, — она моя дочь.

— Ты сейчас меня в этом пытаешься убедить? — он хмыкнул, но в его голосе промелькнуло сочувствие.

— Ты не понимаешь, — выходит из транса Мила. — Я десять лет была убеждена, что мой ребенок мертв, — голос девушки понемногу нарастает, приобретая истерические нотки. — Я оплакала ее. Я смирилась с тем, что больше не смогу иметь детей, — признается она, роняя одну-единственную слезу на стеклянный стол.