Выстрел грянул громом. И гром этот вызвал замешательство среди всадников, но поразил лишь Ураза. Судья истошно вскрикнул от боли и вывалился из седла. Вторым Кулбатыр снял с коня незнакомого здоровяка, хотя очень хотелось прежде разделаться с Шанау. Но здоровяк, разворачивая коня, невольно заслонил председателя аулсовета, потому-то ему и досталась вторая пуля.
Теперь и Шанау деваться было некуда. Кулбатыр выстрелил и тут же понял, что промахнулся. Передернул затвор и выстрелил во второй раз. И опять пуля прошла мимо. В третий раз он стрелял, уже с отчаянием понимая, что Шанау, бешено нахлестывающий коня, находится на недосягаемом расстоянии.
Только патрон зря истратил!
4
Крики, стенания, мужская ругань — все, что сопутствует отчаянию, охватившему аул Косагач, пошло на убыль лишь после полудня. Тогда же вернулись и последние всадники, рыскавшие по степи в поисках стрелявшего. И все же со стороны юрт, притулившихся к горе Есенаман, нет-нет да и доносился безутешный плач. Это вдова убитого утром секретаря аулсовета Алдабергена никак не могла поверить в свалившееся на нее горе.
Старухи, девчонки, аксакалы и джигиты — кажется, весь аул собрался у юрты Алдабергена. То и дело из соседних аулов прибывали родственники и друзья покойного и, наскоро привязав коней к керме[6], заходили в траурную юрту, чтобы выразить соболезнование вдове, и, побыв там немного, присоединялись к тем, кто сидел у войлочной стены юрты, поодаль, у очага, или просто слонялся по аулу.
Рядом уже поставили еще одну юрту. Там теперь находились тела Ураза и Алдабергена.
Страшную весть аул узнал утром, когда председатель аулсовета Шанау промчался галопом, крича во всю глотку: «Беда, беда!» Десяток джигитов во главе со стариком Сарыишаном тут же вскочили на коней и понеслись в сторону Айкай-шагыла. Если не считать двух берданок и дробовика, всадники были вооружены лишь камчами. Но ни берданки, ни дробовика не понадобилось: Кулбатыра и след простыл.
На скрипучую арбу с впряженным в нее верблюдом положили тела погибших, поймали коней Алдабергена и Ураза и отправили в аул. Но долго еще всадники обшаривали склоны барханов в поисках убийцы, однако старания их оказались тщетными.
Разговоры, которые велись теперь возле юрт, вертелись возле одного и того же.
— Только вчера, конечно же, вчера... нет, кажется, позавчера... Возвращались мы с деверем из Жылкыкудука... Дело было в сумерках. Видим, навстречу одинокий всадник, огромный такой... конь под ним игреневой масти... И направляется он именно туда, откуда мы едем. Я тогда подумал: кто бы это мог быть? Теперь-то ясно — Кулбатыр, кто же еще... Таких громил, как он, во всей округе не сыщешь...
— Выдумывать ты мастер... Я слышал, он давно уже вернулся.
— Мне-то что до того, когда он вернулся? Говорю, своими глазами видел.
— Нет, вернулся он совсем недавно. Четыре-пять дней назад, не больше. Днем скрывается в песках, а вечером отправляется под бок к своей женушке.
— Один он или с дружками своими?
— Да вроде бы один...
— Тогда я тоже его видел. Ей-богу, правда. Вчера после полудня искал своего коня на той стороне Калдыгайты. Уже на обратном пути поднялся на Кыземшек — оттуда далеко видно. Гляжу, вроде всадник в песках. Мелькнул и тут же исчез. Мне даже потом подумалось, не померещилось ли? Но на всякий случай я домой подался, от греха подальше. Кто это был, всадник или зверь какой-то... Вчера после обеда это было.
— А ты и впрямь Кулбатыра видел.
— Все-таки боится попадаться на глаза — сразу скрылся.
— На его месте любой побоялся бы. Когда он в «Алаше»[7] был, много чего натворить успел...