Сечет песок, не открыть глаз, не видно рядом, повернись спиной, замотай голову, сядь и дай занести тебя со спины барханчиком, дыши осторожно, смотри в щелочки, дыши сквозь тряпку, не сдохнешь, разгребай перед лицом, ветер стихнет.

Я дошел до Бийска, когда мы стояли на Блестячих, чернота ночи плотней стены, и вдруг кажется, что вышла Луна, потому что камни светятся, но верх черен, просто зрение обострено и зрачок расширен так, серый камень на черной земле начинает светиться, а руки не видно, при затяжке закрываешь огонек ковшичком двух ладоней, они розовые насквозь, и этот фонарь слепит на пять минут, а потом дождь летит полого, горизонтально, он леденеет на лету, и скот начинает сдуваться по ветру, с круглой площадки на верху горы перетекает к краю, и ты мечешься взад-вперед, срывая глотку и различая серый сгусток барана за пять шагов, за четыре, три, пинаешь в теплый упругий бок под намокшей сверху шерстью и гаркаешь рыдающим матом, а ребята спят в палатке на той стороне озерца за четыреста метров, твое дежурство — ты и ершись, время останавливается и превращается в бесконечность, на ходу вдруг кренишься из равновесия и головокружение стукает в проколы тошноты, мокрый насквозь, но горячий пот у тела защищает от холодной воды, да плевать бы на воду, и ветер, и холод, и темень, главная мука мученическая — что скот на полной материальной ответственности, и упадет один с обрыва — за ним второй прыгнет, третий, сотый, не перехватишь — все две тысячи уйдут, а хоть бы и сотня, полтора рубля кило живого веса, сорок кило баран, шестьдесят ре, шесть тысяч сотня; штампы в паспорта в конторе, государственные алименты, стопчут ребята сапожками и в озеро скинут, и мечешься в отчаянье, какой пес, одни нервы, и стих дождь, а ты не понимаешь, где верх где низ, падаешь в лужу, встаешь на колени, сигареты и спички на животе у тела, а сигарету из пачки не вытащить — обмерзли пальцы, губами тащишь, спичку с деревянного конца языком из коробка ловишь, и зажимаешь меж оснований пальцев, как язычок кастета, и чиркаешь и тут же чмокаешь сигаретой в огонек, не чувствуя кожей ожога, а сигарету из губ не вынимаешь — пальцы не сводятся и не чуют, чтоб держать, огонек слепит чище костра перед лицом, а уже плевать — лег скот, тихо стало, и Луна вышла, уффффф, перетерпели.

Да провалитесь вы пропадом с вашими иезуитскими улыбками в ваших безопасных редакциях!

кованый нож за сапогом тяжелый вороненый ствол слева под мышкой железными гвоздями подбиты подошвы воротник поднят челюсти сжаты в дверь ногой в рыло наотмашь треснули крепостные ворота пороховая гарь медь трубы прищур от дыма виселицы на площади треск досок сминаемая жесть ритмичный грохот римских когорт лязгает забрало стена копий сквозь стену щитов удар гарпуна насквозь тушу барабанная дробь по выжженной равнине за метром метр очередь от живота оскал улыбки сталь и победа сдохнуть с честью челюсти на горле дадим им копоти гвардию в огонь! слава — солнце мертвых! своевременно или несколько позже огребай руманешти матросский подарок я вас научу любить жизнь сделать или сдохнуть судьба благосклонна к тем кто твердо знает чего хочет а вот хочу я так сверни рога гадам жизнь на кон да не может быть чтобы эта шваль ничего разберемся

Он научился выносить такие удары: за полдоллара разовых или пять долларов в неделю.

Когда печататься трудно, когда печататься так невыразимо трудно и так долго — не имеет смысла писать не самое лучшее, на что ты способен.

Теплые волны золотое сияние сказочный берег рыцарский замок алая мантия возвращение к принцессе шрамы седины далекий огонь в глазах трон на холме караван сундуков одинокий всадник.

Они думали, что я им ровня. Что я из породы всей этой мелочи пузатой. Что я боюсь сдохнуть и не могу убить. Что я кому-то поверю. Что они меня сгрызут и уговорят, утомят и сотрут. Купят в размен и сольют в отстой.

Они мне рассказывали свой должностной бред закомплексованных и самоуважительных недоделков про то, как надлежит писать мне. Ни одного мига не полагал я литературных бандерлогов равными себе.