Хотя ничего такого жуткого батюшка и не сказал, на голове Фёдора отчего-то начали подниматься дыбом волосы.

— Сон? — сглотнув, переспросил он.

— Сон. Снится мне старый друг мой один. Ты же знаешь, не один год провёл я в Печёрах, как пришёл туда в войну… Был там друг у меня, тоже монах, крепко мы с ним дружили. Потом я на службу пошёл, а он остался. Писали, конечно, другу другу. А потом…. Да не суть. Вот теперь снится он мне, Федя. Почитай, каждую ночь снится…

Странный какой-то отец Паисий, подумал Срамнов. Что, правда решил с ним сны обсуждать? Почему тогда с ним? Кто он такой, Фёдор-то? Местный толкователь?! Да и вообще как-то странно обсуждать священнику такое скользкое понятие, как сны.

— Спросишь, почему это я вдруг с тобой поделиться решил?

— Спрошу.

— Ну тогда дослушай, может и поймёшь.

— Тогда рассказывайте, батюшка. Не знаю только, чем я могу быть полезен в этом деле?

— Я помню его ещё вполне молодым мужчиной, а в моём сне он сед, как лунь, и стар, как я. Я вижу его где-то в еле освещённой комнате, и понимаю — во сне понимаю — что это где-то глубоко под землёй. Почему так — я не знаю. Знаю только, что это он, Зосимушка. И он тянет ко мне руки, а в руках — старая книга, и когда я вижу её, меня охватывает трепет, и я просыпаюсь в поту и больше не засыпаю. Такой ужас меня охватывает, что на амвон с утра выходить страшно…

— Вам — страшно? Никогда не подумал бы.

— Страшно, Федя, жутко страшно. Я же, хоть и рясу ношу, а всё ж — тоже человек живой. Или не знал?

— Для меня вы, батюшка, человек особый.

— Да ладно тебе, кому льстишь?! Но дело-то не в этом, думаешь страхами своими делиться тебя позвал? Слушай меня, сынок, да ноги крепко поставь: не всё Ивану твоему Маша тогда сказала, кое-что утаила.

Фёдора как пробрало на этих словах. Сердце забилось так, словно собиралось из груди выскочить, разрывая грудь, и рухнуть вниз, на расстрескавшийся асфальт. К горлу подступил комок, и Федя непроизвольно сглотнул. Отец Паисий понимал, что паузы тут неуместны, поэтому вывалил всё на Фёдора быстро и скопом:

— Когда вы у военных в Центре были, ко мне она пришла. Ночью, босая, трясётся вся. Один я в храме был. Словно время она такое выбирала. И рассказала мне тогда, что видела она, а уж потом я понял, что рассказанное тогда мне и Ивану — не совсем одно и тоже. Ты не дрожи, касаемо семьи твоей ты знаешь всё верно. И про войну ты слышал, и про вашу связь со Звиадом. Но было ещё то, чего ты знаешь.

— Да не тяните вы, батюшка!!!

— Прости, привык я так — пространно излагать. — взял под руку Фёдора старик. — Теперь и ты поймёшь природу моего страха… Где-то глубоко под землёй есть бункер. Такой, из которых в былые времена следили военные за своими спутниками. — поднял глаза в тёмное небо отец Паисий. — Раньше их было много, а теперь один этот остался, единственный. В этом бункере их трое: искалеченный офицер с ужасным лицом, старец — монах и его келейник. Пришли они зимой, как и было предречено неким Евлогием.

— Кто это?

— Я не знаю. Тот старый монах — и есть мой Зосимушка…

Фёдор истово перекрестился. Вот дела!