ТОГДА. Июль 2010, Кушалино, Тверская область. Пётр Васильевич Русков

Пётр Васильевич Русков всю жизнь, можно и так сказать, проработал тут, в Кушалино, бухгалтером в колхозе. Работал с полной отдачей, вступил в партию, был и секретарём партийной ячейки. Таким уж он был человеком — одна жизнь — одна работа. Если у иных трудовые книжки пухли от записей, у Рускова была запись только одна — бухгалтер, колхоз «Кушалино». Колхозное руководство по-своему ценило Петра Васильевича — когда колхоз начал строить многоквартирки, одну из квартир на втором этаже в первом же доме выделили Рускову. И когда пришло время оформлять пенсию, Пётр Васильевич, конечно же, написал заявление на имя Председателя колхоза «Кушалино», что желает продолжать работу в своей должности и далее. А другого от него никто и не ждал.

Так, сводя балансы, ежегодные и ежеквартальные, дебит и кредит колхоза — миллионера, Пётр Васильевич Русков дожил и доработал до самого эпохального события в своей жизни, к которому готов он совершенно не был. Более того, когда оно произошло, Русков даже и не понял, не придал значения случившемуся. Ну был СССР, а стала Россия. Вдруг резко Партия — дело жизни! — куда — то делась. Был партийным человек — хоп! — уже нет. Некоторые товарищи по партии сразу забормотали что-то про демократию, про культ личности Сталина — кровавого палача, про покаяние коммунистов перед народом, а то и судом над ними над всеми. Переобулись, в общем. Глубина трагедии начала осознаваться уже через год. Денежная вакханалия, поголовное пьянство, тунеядство захлестнули людей на селе, в цепляющимся за осколки прошлого, умирающем колхозе. Продуктов не было и раньше — за колбасой дружно в Москву ездили, но люди и огороды сажали, и коров держали — а зарплаты в колхозе-то были в страду и по-московским меркам неплохими. Было дело, работа — и на это как-то привыкли закрывать глаза. А тут как прорвало. Молодёжь как-то вдруг резко потянулась в город, теперь уже и не Калинин — в Тверь, а кто и в Москву. Колхоз чах, разваливался и разворовывался на глазах. Огромный колхозный АМТС — крупнейший в районе! — растаскивался, приватизировался, распродавался со скоростью курьерского экспресса, топливо, пока выделяемое из района, исчезало вникуда, и селяне шептались между собой о том, что руководство связалось с каким-то бандитами из Калинина, тьфу, Твери. Перспектива перестала просматриваться и на месячном горизонте, будущее пугало людей безысходностью. А что делает русский колхозник, когда вокруг начинает твориться такая вот ерунда?! Ага, правильно — за бутылку. А память об андроповских временах — ещё свеженькая, забудешь такое. А в сельпо водочка вдруг появилась разная — на выбор, и диковинные заграничные бутылки с ней заодно. Да стоить стало — ого-го! И с каждым днём дорожает. Системно тут не забухаешь. И расцвело буйным цветом подзабытое, казалось, самогоноварение. И село погрузилось в долгий, непреходящий запой…

Всё это ударило по старику Рускову, словно молотом. Газеты писали о каких-то кредитах МВФ, а по телевизору рядились всё больше новые, незнакомые лица — хозяева Новой России. Смотря на то, что было — и что стало, Рускову, по-простому, по-стариковски это всё было чужим, не нравилось. Всю жизнь Пётр Васильевич курил — это было нормально, а тут стал и выпивать. Колхоз развалился на глазах, в трудовой появилась вторая запись — «уволен по собственному желанию. Ст.33 КЗОТ РФ». Пётр Васильевич Русков стал обычным, безработным жителем села Кушалино. Без Сберкнижки. Без дела. Без перспектив.

Два месяца назад, 26 апреля, Пётру Васильевичу Рускову исполнилось 77 лет. Где-то месяц назад, ближе к середине мая, Пётр Васильевич встал пораньше, переборов утреннюю тошноту и головокружение, умылся, собрался и, опираясь на можжевеловую палку, пошёл на центральную площадь села — на автобусную станцию, чтобы наконец-то съездить в поликлинику в Рамешки. Местная кушалинская поликлиника закрылась три года назад. Купив билет за 46 рублей, старик дождался автобуса — новомодный заграничный «Форд», и сел на своё место. По дороге в Рамешки у старика опять пошла носом кровь. Девушка в джинсовой куртке, сидевшая у окна, порывшись в сумочке, достала и протянула Рускову пакет с бумажными салфетками. В глазах Петра Васильевича всё плыло, воздуха не хватало. Армен, водитель маршрутки остановился на обочине и вдвоём с каким-то мужиком, сидевшим рядом с ним, вывели старика из автобуса и посадили на ступеньку боковой сдвигающейся двери.

— Э, что — сердце, отэц? — спросил Армен Рускова.

— Да кто его знает… — прошамкал Пётр Васильевич.

— Пасиди тогда минута, подыши воздухом. Лес тут, щас отпустит, отэц. Ты в Рамешки, да? Я до больницы давизу, не валнуйся, отэц..

Пётр Васильевич сидел минут пять, пока не прекратилось это несносное головокружение. Потом приподнялся, залез в салон и сел обратно рядом с девушкой в джинсовой куртке. Повернулся к остальным пассажирам:

— Простите. За то, что задержал всех. Старик. Здоровье — то… эх.

И Армену:

— Поехали, сынок.

— Что ж Вы тянули-то, любезный, столько?! — положил руки на плечи Рускову Аркадий Натанович, врач, до этого дважды приезжавший к Рускову на скорой по вызову. — Дождались! Я не знаю, что у Вас, но симптомы серьёзные. Давайте так. Я Вас сейчас в больнице оставлю. Анализы все возьмём. Сделаем кардиограмму. Дождёмся результатов. Тут не простуда, тут что-то посерьёзнее.