— Не, а чё?! — у меня десять рук что-ли?! Понятно, что двор у неё течёт — вставил Ваня, скидывая ботинки у входа в баньку. — А то не знает, что творится и почему я не сделал ей ещё. Чудная бабка — вроде как без сознания живёт. Или дурачится так — я не знаю.

— Ладно, пошли уже помоемся как люди. Завшиветь недолго с этими походами, реально. — Фёдор отшвырнул бычок и приоткрыл дверь в баньку.

Разделись и по одному, нагибаясь, ввалились в белёсое марево парной. Разобрали шайки, закипятили веники, Ваня вернулся с двумя вёдрами ледяной колодезной воды — чтобы разводить. Мужики, хлестанув на каменку пару черпаков, принялись охаживать друг друга вениками от души, покрякивая и приговаривая. Баня…

Вернувшись вчера заполночь из поиска, мужики только поели чего Бог послал — немного, сил уже не было — и наплевав на то, что не мылись, что заросшие как черти — с момента как ушли, а это восемь дней уже прошло — завалились спать, настрого запретив домашним будить под любым предлогом до обеда назавтра. Лесные вернулись — Слава Богу, никто и не посмеет, это — святое, сон-то у лесных. Расспросы, вопросы, восклицания, причитания — это всё будет потом, как отоспятся, после бани. Пока лесные моются, парятся, бреются — деревенские бабы уже жарят картошку, откупоривают банки с грибами, огурцами, ещё какие там брашна у кого заныканы, остужают самогон, пиво (это если есть) — собирают стол. Можно и так сказать — праздничный — потому что, когда лесные возвращаются — это всегда праздник. Это — как с фронта. Об этом фронте, конечно, все знают, а также и знают, что фронт-то этот — невидимый, ну а лесные — как бы особые люди — самые уважаемые в Селе. Когда лесные приходят — это Событие. Каждый раз. Потому что вместе с лесными каждый раз в Село приходят Новости. И сегодня тоже соберётся вся деревня — кто, конечно, не занят на работах, придут люди и из Села — послушать, ужаснуться, узнав — перекреститься. Знают — добрых новостей не будет, их нет в последнее время, с чего бы им быть?

Ещё с ночи мужики из охранной бригады, что патрулировали край деревни от леса, разнесли новость — что вернулись люди Фёдора. А уже с утра деревня загудела и эта информация передавалась из дома в дом быстрее, чем раньше по Интернету. Уже к часам к десяти в Правление ввалился сам Пётр Василич — Староста всего села вместе с отцом Паисием, настоятелем сельской церкви. Почаёвничав с дедом Макаром Степанычем, старшим по хозяйству в деревне, обсудив последние новости и деревенские нужды, начальство послало за Фёдором. Фёдор явился через полчаса, благо идти до Правления ему было совсем недалеко — всего три дома. Благословился у духовного, поздоровался за руку со Степанычем и Петром Васильичем. По летнему времени в доме Правления была суета — сновали люди, бабы, у каждого была его неотложная нужда, необходимость, всем надо было попасть к Степанычу — тем более и Староста в деревне, и батюшка — повод зайти важный. Меж тем Пётр Василич выгнал всех на крыльцо и закрыв своей грузной фигурой дверной проём пояснил селянам: «Православные, православные! Так! Сейчас все идите по делам, куда кто должен. Нам сейчас с Фёдором покой нужен, потолковать спокойно. Что кому от меня надоть — на то приёмное время на селе есть. И батюшку не атакуйте, словно ненаши. Так что, давайте, родные, по работам все. Что надоть узнать вам всем будет — то лесные и за столом расскажут!» — и затворил дверь на затвор изнутри.

Фёдор, размяв пальцами сигарету, чиркнул, прикурил и присел к открытому окну, на древний кожаный диван, который стоял в доме Правления ещё со времён СССР, а то и раньше — кто его знает? — он тут был всегда. Примостился подальше от батюшки, который на дух не переносил ни дым, ни даже запах курева, и как мог — боролся с этой богомерзкой страстью, весьма и весьма распространившейся среди селян. А чё не курить то? Здоровью-то теперь, ничего оказывается и не вредит — это раньше врачи стращали, ну а теперь-то — Слава Богу. А батюшка-то, Отец Паисий, подходил к вопросу с другой стороны — может здоровью-то и не вредит, а вот душе? Вот о чём стоит подумать! А курево — это ведь что? Страсть, грех. И потому, каждый отягощённый сим греховным навыком, страстью, не отлагая, должен каяться Господу, и не медля прекратить губить душу поганым бесовским зельем. Вот как-то так благочинный и пытался влиять на селян если и не на каждой проповеди — то уж через одну — точно. Фёдор знал, конечно, о непримиримости батюшки в этом вопросе, потому, закурив, сразу и покаялся: «Грешен, батюшка, как встал сегодня — не курил ещё.» Отец Паисий махнул на Фёдора рукой — мол, кури, закоренелый; но и другое тоже понимал старик — в работе Фёдора — лесном деле — всё важно, и привычка более чем важна. Пусть и худая, пусть. Когда само всё дело у лесных людей зиждется на привычках, а привычки сформировали устоявшийся порядок, дисциплину — а без неё, этой дисциплины в группе, за границу, патрулируемую селянами — не ходи! Срок неорганизованного, недисциплинированного пассажира в лесу, а паче того — пребывающего там в одиночестве, даже не часами измеряется — минутами. Лес теперь, в эти времена, меняется так быстро, что любой накопленный до этого опыт, становится практически бесполезен уже через несколько дней. Всё время являет себя новая нежить. Воздушные власти — попросту бесы, или ненаши — являют разуму такие галлюцинации, что дрожь берёт. Особо упорно сей род держит брань против духовных и крепко верующих селян — впрочем, как и всегда, но теперь уже с поправкой на то, что отрицать существование поименованных сущностей, уже не приходится.

Взять хотя бы вот случай недавний: страшно сказать, помилуй Господи. После Всенощной на Троицу возвращается Отче Феофан, старший диакон домой. Ну а живёт-то он у одной старушки в Красной Слободе в Кушалино, как из дома причта-то съехал. Входит тихо, бабуля спит крепко на мосту — весь день в столовой трудилась. А на кровати-то диаконовской тангалашка сидит и молитвослов листает, слюнявит одним из трёх своих пальцев, перелистывает, сволота. Нога на ногу, а другой рукой, или чё там за неё у него, башку свою подпирает. Ясное дело, понятно почему. Башка у поганого раза в два больше тщедушного тельца — такова уж природа этих богопротивных тварей — все, как один гротескные. Хоть плачь — хоть смейся, но Отцу Феофану тут уже не до смеха — страшно сказать — бесовское посещение. Диакон, понятно, креститься стал истово и молитвы читать, подобные на случай текущего бесовского обстояния. А тангалашка ему: «Слышь, кончай причитать, а? Без причитаний тошно, млять. Весь дом, как Третьяковская Галлерея в досточках с этим вашим… Я по делу небось к тебе — поговорить надо.» А всем известно, что с бесями в беседу вступать ни при каких обстояниях не должно — это закон, написанный кровью. Диакон давай читать «Да воскреснет Бог…» — Молитву Честному Кресту. А поганому и то нипочём — кривит рыло своё носатое. Сплюнул наконец на пол — аж зашипело, известное дело — серная кислота, и над кроватью воспарил, швырнув святой Молитвослов в дальний угол. «Хуле! Я гляжу, ты совсем, поп, невменяемый!! Послушай чё скажу-то, дурила!» Бранятся ненаши всегда, да так, что и у закоренелых в бранном грехе людей уши вянут. А и то не зря духовные отцы изначально от этого вида греха людей предостерегали — бранное наречие это, мат иными словами, от них, поганых, и идёт. Тут диакон наш решил бить врага его же оружием, и как мог, как помнил обложил беса матом так, хоть Святых выноси. Рыло ненаша расплылось в улыбке — видимо, подумал, что пал пред ним духовный. «Как сам видишь, крестопузый, дела ваши совсем нахер никудышние становятся. Видишь — нет??» — пошёл излагать своё поганый, описывая круги под потолком в избе. Круги получались неширокие — изба у старухи маленькая, ненаш, по нашим понятиям, с четырёхлетнего ребёнка, а башка — ну как у коровы, что-ли. «Вот и посуди сам. Вы от века крестились, службы кому-то там служили — а всё похеру. Бога — то нет! А мы — вот они! Сам подумай! Это я всё к чему?! Короче, крестопузый, слушай, и попам своим старшим передай чё скажу та. В общем, глядя на то, до чего вы себя все тут довели, наши старшие и Сам — Сатана по-вашему, решили предложить вам, уродам, помощь. Чтоб наглядно было, что не впустую базарим, вот вам исцеления от болезней ваших и бессмертие. На время для начала. А чё? — нормальный ход, поп?» — бубнил, нарезая круги тангалашка, временами задевая рогами за потолок, отчего на нём оставались царапины, а когда задевал — на пол сыпались искры, хотя с чего? — потолок-то — деревянный. А диакон крестится и Иисусову про себя читает. «Короче, млять, так получается, поп, что мы вроде как должны вам по ходу, гы. Без вас париться бы нам у себя и париться ещё, в Аду, как вы говорите. Ни хера себе! Конечно, мы вам должны! А вы молодцы! Это надо же — и война вам, и геноцид, и содомия, и всё в одном ключе и так быстро — за сотню лет всего управились. Не без нашей, конечно помощи — но всё равно, молодцы! А мы, крестопузый, долги свои всегда возмещаем, ты не знал?» А диакон знает, что ненаши любят поставить вопрос — и ждут ответ, типа, беседу завязывают. Молчал диакон до того, а тут изрёк бесу: «Черепками, помилуй Господи!». Бес аж засиял: «А вот и нет! Смотри сам — вот у тебя камни в почках были, так? А где теперь они?! А артрит? А гипертония?! Хуясе — черепки!!! А ещё говорят — типа «сам лжец и отец лжи». Да нихера! Сами во лжи утонули уже нахуй, и продолжаете. Черепки, ёпты…» У отца диакона уже смущения разума от бесовского гонева начались. Он и отвечает поганому — вроде как в беседу вступил: «Может от вас это всё. Дать-то дали, а взамен-то — души наши попросишь!!!». «Да ты совсем ебанулся, я гляжу. Какие души, ты чё? Нет у вас никаких душ, кто вам сказал?! Откуда? — сам посуди. Бога нет, так? — а вы базарите, что типа, Он вам их, эти души вдохнул. Хуйня выходит — сам видишь!» — весьма усилил брань тангалашка, напирая на личное, подводя батюшку, вроде как к очевидному. «Не тщись надеждой глупой, поп! Вы — так, белковая материя с нервной деятельностью и зачатками разума. Потому, как если бы разум имели какой — такой хуйни не наворотили бы против себя. Да вы все уроды конченые, мать вашу! Даже вши друг друга не гандошат так, как вы, душевные вы наши! Чё ты гонишь??? Какая душа, какой Бог??? В натуре вы запутались нахуй, пора вам помогать. Короче наш ценник такой будет — церкви свои все сносите, досточки — книжки — все в костёр, службы прекращаете. Нехер время на пустое тратить. Мы, в свою очередь, гарантируем здоровье и бессмертие. Восстановим вам рождение. Хер с вами — поритесь, рожайте. Этих всех, которые вас жрут, мы отзываем. Но никакого вашего христианства больше, понял? Запомнил чё я тебе надиктовал, крестопузый? Передашь своим как я сказал?» — плавно спустился на пол ненаш и цокнул копытами о деревянный пол. Отец Феофан уже перестал креститься и тупо кивал головой. Плохой исход, конечно, но тут подоспела нежданная помощь. Баба Тоня, резко распахнув дверь на мост, в ночной сорочке и босиком, влетела в избу громко выкрикивая Символ Веры и окатила растерявшегося и не успевшего развоплотиться ненаша целым ведром Святой воды. Поганый только всего и успел, что вылупив зенки, крикнуть: «Блядь!!!!!» и зашипев, за полминуты осел на пол гнойной, бурлящей массой. «Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!» — перекрестилась на иконы старушка и бросилась к сидящему в прострации на кровати Отцу Феофану. Отпоив его Святой водой и начитав над батюшкой, трясущимся и плачущим, соответствующее правило, бабуля уложила его и продолжила молитвенное бдение. Неделю пролежал Отец Феофан, пока в себя пришёл. Вот какие случаи, и вот какие люди. А тут курение какое-то….

Пётр Василич, войдя, сел на диванчик рядом с Фёдором, взял его руками за плечи.

— Ну, Слава Богу, пришли, Федя. Кидай в окно окурок-то свой уже и давай, рассказывай.

— Да уж, расскажу я вам… Короче, чтобы не томить — сразу о главном. — начал свой отчёт Фёдор. — С одной стороны — зря сходили. Людей в Лихославле нет, в общем. Это сразу видно — город мёртвый, и мёртвый давно. За день много искали — ничего. — предвосхитил Федя немой вопрос священника, который уж было поднял перст. — Вот так вот.

Пётр Василич и батюшка значительно посмотрели друг на друга. Надежда, что в отдалённом от их мест Лихославле — маленьком городке — люди, кто остался, должны были тоже организоваться как-то, теперь растаяла. Очередной рейд лесных — и снова то же, людей нет… Фёдор налил чашку чая и подошёл к карте области, висящей на стене со времён колхоза.

— Но есть и другое дело. — подмигнул старикам Фёдор. — Мы там пока шарили по городу, забрели на лесопилку одну.

— И что? — в надежде Пётр Василич привстал с диванчика.

— Вот. А там большой гараж, нетронутый. «Сибирский цирюльник» финский, целый, стоит. Краз военный и Камаз полноприводный, армейский, с будкой. На первый взгляд — всё целое. Мы особо не шарили, сами понимаете. И ещё — во дворе полуприцеп стоит, он у них видимо как заправка использовался, трёхосный. Почти полный. — Фёдор цокнул языком и опять подмигнул старикам — Соляра. Вот что нащёлкали — передал Петру Василичу маленький фотоаппарат, который обычно брал с собой в рейды. Федя уважал наглядность — ну и до кучи, собирал коллекцию снимков, так сказать, знаков времени. Старшие внимательно рассматривали отфотографированное лесными на крошечном экранчике, щурились по привычке, оставшейся от своей близорукости, дальнозоркости или что там ещё у кого было раньше по глазам.

— Куш солидный. — продолжал Фёдор. — Но и затрат требует соответственных. Я вот что думаю… Откладывать тут нечего. Лето уже на пороге, так? — а топлива на технику уже меньше расчетного. Техника, что там — тоже не лишняя. Кстати, пара тракторов приличных, тоже пока шарили там, на навигашку занесли, где стоят. — Старики дружно закивали головами, соглашаясь с ходом мыслей Фёдора. — Поэтому мужиков собирать надо, техников. Планировать это надо уже сейчас, плюс — готовить добро, что им с собой брать — генераторы там, ещё что. Короче, думаю, надо за Сашей Волковым послать сейчас, и про это с ним думать уже, так правильно будет. Дальше — и я потом расскажу почему — человек пятнадцать бойцов надо слать с техниками. Патроны нужны будут — но и в Лихославле, как я знаю, охотничий магазин раньше был. Мы не дошли, а проверить и вытащить оттуда если что осталось — жизненно важно. — Старики снова закивали головами. — Потом. Тягач наш надо готовить, а к нему трактор. Американец может застрять, сесть с бочкой, дорога — разбита совсем, так вот. Без трактора, думаю, бочку ему не протащить.

— А тягач-то, кстати, Саша надумал ремонтировать, я слышал. Чего-то там с ним у них, не знаю. А что собирался — да, то мне говорил он. На сходе сельском — вот, в прошлую пятницу. — пояснил Пётр Василич.

— Ну это надо решать, короче, сами понимаете. — продолжал Фёдор. — Если начали уж — пускай торопится тогда. А лучше уже потом, как припрём. Хотя я не знаю, чего у них там. Опять Саню бы сюда…

Пётр Василич, хлопнул ладонями по коленям и пошёл на выход. — Пошлю уже за ним.

Фёдор снова закурил.

— Федя, ну что ты как паровоз, ей-Богу! — всплеснул руками батюшка.