— Садись давай. — отодвинул другу стул Федя. — А чё как исчезник подкрался?
— Илюха на дороге высадил. — усаживаясь, пояснил Ваня. — А сам обратно на кваде укатил. Там такое на Центре… Ну-ка, кинь картофана, врач, вот сюда, в тарелку. Да побольше, голодный как чёрт, наливайте давайте!
В итоге, поговорили по душам. О том, об этом, обо всём. Позже явились и Аслан с Саней, и Политыч подтянулся. Дёрганый и грязный, явился на велосипеде Волчок. Во главе группы из пятерых военных пришёл Сергач, чисто поинтересоваться — а как там капитан? Остались… Приехал и Илья с Семчуком, и тогда переместились в огород, за большой стол. На смех и крики из срамновского огорода потянулись и деревенские, несли с собой что было у кого, и в целом, организовалось очень даже широкое, шумное застолье. Было что вспомнить. Больше так уж и не сидели…
Разошлись за полночь, и то, неверно сказать. Кто и расходился, а некоторые, можно сказать, и расползались. Срамновские «винные погреба», о которых ходило среди местных столько досужих слухов и домыслов, конечно, сильно проредились. Но ещё не вечер, найдётся это пойло, быть ему не ладным. Не жалко, и главное — повод есть. Конечно, отец Паисий за это всё по голове не погладит: спаивание православных однако — большой грех, но это уж мы как-нибудь переживём.
Иных, ввиду текущего соматического состояния под влиянием принятого алкоголя, пришлось размещать по месту, на Вельшине. Но ведь мир не без добрых людей, так?! Кто не остался у Фёдора, всех разобрали по домам добрые жители Вельшина. Часы тик-тик, тик-так… Завтра будет суровое похмелье, однозначно.
Разложив своих, Фёдор, кровать которого была порабощена спящим и бормочущим что-то во сне Звиадом, закрыл дом, проверил все двери. Лечь негде, куда не глянь, все предметы мебели бухими товарищами заняты. Храпят. Дух стоит такой, что… Завтра надо дом проветривать будет. Значит, в огород? Ночи тёплые стоят… Федя подхватил свою «Сайгу», достал из подсумка рожок, проверил — ага, полный. Патроны Политыч снаряжал, дробь мочёная в святой воде. Невесть что, но явись по ночи какой ревенант, всё надёжнее. Не любят они это. Вот и думай потом про то, что батюшки талдычат… Пристегнул рожок, дослал патрон. Порылся в шкафу, извлёк подушку с пледом, да и пошёл ночевать в огород.
Остатки пиршества, не задумываяясь, смахнул в траву, завтра разберётся. Устроился прямо на столе. Жестковато, конечно, на досках, но ничего, сколько её осталось, этой ночи? Улёгся, аккуратно подложив карабин под руку, скинул ботинки. В ботинках спать — ну это… Закурил и уставился в небеса…
Раньше такого великолепия и не увидеть было, в ТЕ времена. Если только в планетарии. В планетарий Федя любил ходить с детства, каждые выходные, считай, бегал. Это пока в школе учился, а дошло до того, что бабка, сидевшая в те времена на кассе — кассирша — как-то раз его прямо-таки отчитала. Мол, что шляешься, лучше бы учился. Ну и что, мало ли что какая-то бабка вякает? Ничего ей не сказал, а ходить продолжал. Почему? Так вот и не скажешь теперь. Пристрастил его дед, Царство ему Небесное, взял как-то мальца зимним вечером развлечь, а вышло оно вон как. И дед давно уж убрался, и годы пролетели, но интерес к звёздам, небу, небесным сферам у Срамнова не угас. Хорошо было тогда. Какая-то особая, умиротворяющая атмосфера витала в старом здании планетария. Придёшь — народу мало, не кино про милицию, однако. Тихое, полутёмное фойе, и — экспонаты… А потом — лекция, предваряемая демонстрацией звёздного неба. Успокаивающий, бормочущий голос лектора, и так спокойно на душе, так хорошо!
Конечно, в жизни такого неба Фёдор не видел нигде, кроме планетария. До того, КАК. А теперь — пожалуйста, любуйся. А может и вправду должна была закончиться эта цивилизация, чтобы остатки её могли любоваться величественной картиной, и где-то там — Бог? Э нет, шалишь, чувак! Если бы он был там, какое могло у Него быть отношение к тому, что здесь?! ТАМ — и здесь!!! Несравнимо! Бескрайний звёздный океан, полный чудес и тайн, и — толпа беснующихся бесхребетных клопов, не осознающих где верх и низ, право и лево. Зачем мы Ему?! Ерунда какая-то. Если Бог есть — а в то, что Он есть, Срамнов вполне, гипотетически верил — Он наш, местный, земной. Тот, звёздный Бог, такой ерундой наподобие людей, заниматься бы не стал. А, с другой стороны, представить, что вот, Бог, Всесильный и Всемогущий. Значит, может решать, всё в Его власти! И предпочесть этому чуду, бескрайней бездне ковыряние в исторгающих гной и смрад людских душах… Да ну. А если всё же?! Да нет…! И получается тогда, прости Господи… невсесилен? Замкнут, как и мы тут, на дне гравитационного колодца?! Да что такое только в голову по пьяни не лезет…
А вот звёзды, скажем. Вот он лежит и смотрит, а может где-то там, сейчас и Алька смотрит на них? И видит тоже, что и он, те же созвездия, ту же Луну — вон она, зараза, крадётся по горизонту. Мешает, тварь, светом своим ворованым, тоже мне, солнце мёртвых… Что, если смотрит? А вообще, Алька вот. Вон сколько лет прошло, да и есть ли ей дело до Фёдора? Может, уже отплакала своё, списала, забыла? Ну нет, забыла — это вряд ли, конечно. Да и Маша говорила… Но мужика могла завести, природа, что тут скажешь. Алька — она такая, да и он хорош. Ходил ведь, гнида… Да что ж теперь? Даже если и так, что — оттолкнуть? Да нет! А мама как?! Она ж ведь старенькая! И что, что старенькая: Бармалевна вон вообще древняя по сравнению с ней, а как бегает!
В общем, в угнетённой алкоголем голове Фёдора Срамнова был полный сумбур. С ним он и заснул.
А пробуждение выдалось тяжёлым, что и неудивительно. Лучше уж вовсе не пить, чем пить редко, но помногу. Может, болезни теперь людей и перестали угнетать, только вот к похмелью это уж никак не относится. Оно каким было, таким и осталось: вязкое, тошное, обидное. Это известно, почитай, каждому, кто меру пития свою превышал: пока алкоголь на столе и дым столбом — и море по колено, вон мы какие, сам чёрт нам не брат. А с утра уже другое в голове — ну как так-то?! Зачем?! Зачем вчера так обожрался-то?! Вот и Фёдор с подобными мыслями глаза открыл. Утро. Но утро недоброе. Встал кое-как, доплёлся до колодца, умылся и долго глотал ледяную воду мелкими глотками. Напившись, тут же и присел, на скамью для вёдер. Тошно; а не хватало ещё чтобы кто из деревенских в таком вот виде застал. Мало того, что вчера устроили из хаты сквот, орали на всю деревню, так ещё и соседей напоили в хлам, а те домой в негожем виде явились, а там бабы. Скандалы в семьях, помилуй Господи, железобетонно вчера по деревне прошли, грех один. На том дело не закончится, ждите гостей — с криком, матом и упрёками. А там и до Бати дойдёт, и тогда держись! Не, надо в дом, да закрыться пока в конец не попустит. Выспаться лечь, всё одно: с таким здоровьем дел не наделаешь. Этих вон всех по домам разогнать, пусть плетутся себе, у него тут не ночлежка. Проспались с опою, ночь прочь, и то добро: ни гбырь не пожрал, ни иное что худое не случилось. Пора и восвояси. А ещё разгребать срач после застолья — и в хате, и на огороде, о, Господи… Прошёл в дом, затворив за собою, постоял у полога, где храпел Звиад. Счастливый человек — он не участвовал. Это надо же, как мужика разморило. Но и неплохо, с другой стороны: проспится — человеком встанет. Пусть себе спит…
А в доме словно Мамай прошёл. Обозрев всю картину, Срамнова аж передёрнуло. Срач, лютый срач в доме. И дух такой, что наизнанку выворачивает. Разбудил своих незадачливых гостей-собутыльников: Баева, Парата, Семчука. Мол, всё, мужчины — новогодняя ночь хоть и удалась, но — закончилась, давайте-ка валите себе с миром. В лица товарищей смотреть и вовсе противно, не лица — личины какие-то. Мятые, серые, глаза мутные. У Паратова вон крошки в бороде застряли, противные такие. Охая и извиняясь за причинённые неудобства, товарищи убрались восвояси, а у Фёдора на душе мерзко — нехорошо вышло как-то, вроде как проститутку с утра из квартиры выставляешь; и стыдно, и вроде как от проблемы избавляешься. Куда такое сравнение годится? И действительно впору сильно задуматься — ведь не зря батюшка так обличает этот грех, винопитие. Затворив калитку, дёрнулся было закурить, да не стал — мало головной боли похмельной, так с дыма ещё больше развезёт. Умылся под умывальником ещё раз, постелил себе на диване, с которого согнал недовольного похмельного Баева, разделся и отрубился в миг.
Разбудил его Илья, и, судя по яркости света из окон, день перевалил уже на вторую половину.
— Дядь Федь, просыпайся! Слышь, дядь Федь! Степан Макарыч кличет тебя!
— Который час, Илюх? — натирая кулаками глаза, спросил парня Срамнов.
— Да уж четвёртый!
— Ваня где? Звиад проснулся? — собравшись, спросил Фёдор.
— Ваня баню топить уплёлся с Севкой, а дядя Звиад в огороде.
— Что он там делает? — удивился Срамнов. — Ну-ка, Илюх, воды набери мне поди. Не, постой. Скажи мне: убрался в доме кто?