Книги
Очерки по истории русской археологии
Эта тенденция отрыва от историков доходит до XX века. В ряде статей предреволюционных лет по проблемам первобытности подчеркивается «антропологический», а не археологический характер работ по каменному веку. Так, в 1913 г. исследователь Мезинской стоянки Ф. К. Волков печалился о забвении естественно-исторических установок специалистов по палеолиту XIX в. в труде Ж. Дешелетта, соединившего в одном издании археологию от палеолита до галло-римского периода. По словам Волкова, книга Дешелетта «очень на руку тем «археологам», которые и до сих пор не могут примириться с палеоэтнологией, как с одной из естественных наук»[215]. В статье видного этнографа Л. Я. Штернберга «Что такое доисторическая археология» также говорится о том, что это раздел антропологии естественно-историческая дисциплина[216].
Таким образом, первые исследователи каменного века России тяготели к естественникам и сторонились археологов не только вследствие пренебрежения к первобытности со стороны археологов, но и в силу своих теоретических установок. Это говорит об их определенной ограниченности, свойственной во многом материалистам писаревской школы.
Весьма вероятно, что первобытная археология вообще не вошла бы в крут интересов дореволюционной русской археологии, если бы не деятельность Алексея Сергеевича Уварова (1828—1884). Этот археолог, занимавшийся сначала античностью, посвятивший свои основные работы русской археологии, в последние годы жизни вплотную занялся первобытностью и стремился связать все области археологии воедино[217]. В своей речи на III археологическом съезде он говорил: «Неведение нашей первобытной археологии не может служить предлогом для исключения ее из общего объема всей русской археологии. Хотя теперь, в данную минуту, мы не дошли еще до полного уяснения, каким народам принадлежат все эти памятники, и какое могли иметь влияние эти народы на последующих насельников России, однако, и теперь мы не вправе отрицать a priori всякую связь между этими народами первобытной эпохи с нашими историческими племенами, тем более, что народы бронзового периода в последовательности эпох служили наверно средним звеном между этими племенами каменного века и племенами, упоминаемыми в летописях»[218].
В этих словах заключено ясное понимание исторического характера первобытной археологии как науки, которого не было еще у многих исследователей каменного периода, видевших в своих работах лишь область антропологии или геологии.
Сейчас деятельность А. С. Уварова как археолога рисуется нередко только черными красками[219]. Несомненно, в его работах было много от аристократического дилетантизма, раскопки он вел на невысоком методическом уровне, его политические убеждения были реакционны, но все это не должно заставлять нас закрывать глаза на другие стороны деятельности Уварова. Он был основателем Исторического музея, Московского Археологического общества, инициатором созыва археологических съездов. Создавая Московское археологическое общество, он указал, что двери Общества должны быть открыты для широкой публики. В этом Московское общество, возникшее в период демократического движения 60-х годов, резко отличалось от аристократического кастово-замкнутого Русского Археологического общества в Петербурге, основанного при Николае I. И самое главное, во всех созданных Уваровым археологических учреждениях — в музее, в Обществе, на съездах — изучение древностей первобытных, античных и средневековых было объединено, причем подчеркивались исторические задачи археологии. Сплошная экспозиция Исторического музея от палеолита до ближайших к нам веков была построена уже при Уварове. Всего этого не было во многих западноевропейских странах, где исследования первобытности, античности и средневековья были полностью оторваны как друг от друга, так и от истории. В объединении отдельных разделов археологии — большое прогрессивное значение деятельности Уварова.
Вельможный археолог Уваров коренным образом разошелся с политикой своих коллег из Археологической комиссии в Петербурге в отношении к первобытной археологии и тем сыграл в истории нашей науки далеко не реакционную роль.
Намечая некоторые вехи истории археологии в России мы можем сказать, что в начале XIX в. археология преимущественно занята античностью, главным образом историей искусства и древнего быта. К середине XIX в. намечается поворот к изучению археологии русского средневековья, направление которой становится почти сразу историческим. Сложившаяся в начале второй половины XIX в. в среде биологов первобытная археология биологического направления постепенно входит в общую сферу археологии России, и здесь на смену биологическим интересам приходят интересы исторические. Все это подготовило переход к тому синтезу археологии, который дали в своих работах советские исследователи.
ПЕРВЫЕ РАСКОПКИ В СРЕДНЕЙ АЗИИ
Итак, отдельные разделы археологии возникали в совершенно разной общественной среде. В этой связи интересна история первых русских раскопок в Средней Азии, зарождение восточной археологии в России.
Интерес к древностям Востока проявился в Европе гораздо позднее, чем интерес к античной археологии. В эпоху Ренессанса, когда в Италии уже ставились первые раскопки, Восток оставался далеким экзотическим краем, о котором купцы знали больше, чем ученые. И только с началом колониального проникновения европейских держав на Восток, в поле зрения культурного общества Европы попадают следы древнейших цивилизаций Индии и Египта. В конце XVIII в. появляются первые английские работы об индийских древностях (Вильям Джонс и др.), а в 1784 г. в Калькутте организуется первое научное «Восточное общество». Вслед за ним аналогичные общества образуются в Бомбее, Лондоне, Париже.
Когда в 1810 г. возникла мысль об учреждении Азиатской Академии в Петербурге, в опубликованном проекте актуальность изучения Востока ставилась в прямую связь с этими английскими исследованиями. «В последние годы XVIII века, — читаем мы в проекте, — произошел переворот во всех воззрениях на историю человеческих цивилизаций. Восток, предоставленный до тех пор лживым рассказам нескольких авантюристов и запыленным рукописям горсти ученых, был единодушно признан колыбелью всей цивилизации мира. Случайными причинами такой реабилитации были успехи англичан в Индии, завоевание священного языка браминов — творений Зороастра, исследование Библии немецкими учеными и учреждение азиатского общества в Калькутте»[220].
Автор проекта — им был, вероятно, Г. Клапрот, писавший в период борьбы Англии и Франции за Египет и Индию, — не скрывает, что изучение Востока важно с политической точки зрения. Но он особо выделяет значение Востока как центра древней культуры. Творения Фирдоуси и Гафиза, индийская «Сакунтала», по мысли составителя проекта, должны стать знакомыми каждому образованному европейцу. Эти слова «Проекта» не случайны. Именно произведения восточной литературы привлекли к Востоку внимание не только ученых, но и широких кругов европейской интеллигенции. Напомним «Западно-восточный диван» Гете, «Ориенталии» Гюго. В предисловии к этому сборнику Виктор Гюго ставит вопрос о Востоке, как основе всей европейской культуры. «При Людовике XV явились эллинисты. Теперь нужно быть ориенталистом... Не дальше ли, не глубже ли мы будем видеть, изучая... античность в древнем Востоке?»[221].
Это движение не проходит мимо России, с давних пор проявлявшей к Востоку интерес и политический, и хозяйственный, и научный. Начало XIX в. в России знаменуется учреждением кафедр восточных языков в университетах (1804), созданием Азиятского музея Академии наук (1818), работами египтолога И. А. Гульянова. В 1825 г. в Академии был создан особый Египетский Музеум[222]. Именно в это время в Петербурге были установлены знаменитые сфинксы, а в Кузьминках под Москвой Д. Жилярди построил Египетский павильон.
Интерес европейского общества к Египту чрезвычайно возрос после Египетского похода Наполеона. Как известно, к участию в походе был привлечен целый «генеральный штаб ученых» из 122 человек. Среди них было много и ориенталистов. Находка наполеоновскими солдатами Розеттского камня, публикация научных результатов экспедиции заложили основы египтологии как науки. Сама же организация исследовательских работ, в связи с военным походом, стала образцом для ряда позднейших военных предприятий, сочетавших политические цели с научными изысканиями. Отныне колонизация не мыслится без изучения колонизуемого края, в том числе и его древнейшей истории.
Таким образом, если возникновение античной археологии связано с художественным движением Ренессанса, возникновение первобытной археологии — с развитием эволюционной теории в биологии XIX в., а возникновение средневековой археологии — с потребностями буржуазной исторической науки, то возникновение археологии восточной стоит в связи с периодом проникновения европейских колонизаторов на Восток.
Любопытно, что и в России, при всей разнице в особенностях политики, первые археологические раскопки в Средней Азии провела военная экспедиция. Это была экспедиция капитана генерального штаба Муравьева в Туркмению и Хиву в 1819 г. Образованному военному специалисту Николаю Николаевичу Муравьеву (1794—1866), в будущем известному деятелю кавказских войн Муравьеву-Карсскому, были поручены Ермоловым как дипломатические переговоры и разведки в Хивинском ханстве, так и «описание сего края». Муравьев был послан в Среднюю Азию с театра Кавказской войны, он переплыл со своим военным отрядом Каспий, высадился на его юго-восточном побережье и через Кара-Кумы дошел до Хивы. Подробный дневник, переработанный затем Муравьевым в описание путешествия, явился одним из первых для Европы источников информации о Хивинском царстве. И политический, и научный интерес его были столь велики, что книгу перевели на французский и немецкий языки.
Хотя экспедиция имела дипломатический характер, тем не менее предприятие Муравьева было достаточно опасным. В Хиве он был взят под стражу и, по собственному признанию, «имел весьма мало надежды вернуться». Судьба Бековича-Черкасского невольно вставала в памяти. Но несмотря на все опасности, несмотря на трудности работы в совершенно незнакомом пустынном районе, Муравьев провел в Средней Азии многочисленные наблюдения подлинно научного характера. Было составлено всестороннее описание Хивинского ханства — и географическое, и экономическое, и этнографическое, и политическое. В связи с этим «комплексным», как бы мы сказали сейчас, изучением района, были поставлены и первые археологические раскопки в Средней Азии.
Муравьев интересовался древностями и раньше. В его дневнике, ведшемся на Кавказе еще до хивинской экспедиции, отмечены посещение древней Мцхеты, осмотр моста Помпея через Куру, развалин древней Джульфы и т. д.[223] Средняя Азия поразила Муравьева огромным числом развалин крепостей и следов оросительных систем. Он не раз отмечает их на протяжении «Записок», называя городища Гюшим-тепе, Утин-кала, Кизил-кала, Дуадан-каласы, Шах-Сенем[224] (см. рис. на обложке). На основании этих наблюдений делаются два вывода: один — исторический, другой — палеогеографический. Тем самым впервые были намечены два пути исследования древностей Восточного Прикаспия, которые сохранились по сей день.