Мльченко встревоженно поглядывал на часы. До взрывов оставалось минут десять. Впрочем, точность химического взрывателя была не столь велика, чтобы можно было рассчитывать время срабатывания до минуты.

"Надеюсь, что эти молодцы, сообразив, что именно у них взрывается, не кинутся героически выдергивать трубы с табличками из земли…" — пробормотал Мильченко сквозь зубы.

Первый взрыв негромко хлопнул в отдалении через шесть минут. Через полминуты раздался следующий. А потом с неровными интервалами в несколько секунд зазвучал почти непрерывный треск.

"Как на праздничном фейерверке", — подумал Мильченко. Его команде такие сравнения в голову не приходили. За свои пять — шесть лет довоенной жизни они не успели побывать на фейерверках, а потом настали времена, когда праздненства остались лишь воспоминанием прошлого, — для тех, конечно, у кого такие воспоминания были.

В Славьгороде было объявлено военное положение. Тимофей Боковлев не без оснований полагал, что профессионально проведенная диверсия на бензохранилище — лишь пролог к решительным действиям против его зоны. Он был взбешен, уязвлен, испуган… Но на совещании своего штаба он выглядел спокойным, хотя, приглядевшись, можно было заметить, что его прямо таки душит злоба.

"Центральные показали нам свои зубы. Сначала засада под Смеляково, теперь бензохранилище. Зубы у них острые. Теперь нам против их танков и авиации выставить нечего. Накопить запас горючего, необходимый для серьезных боевых действий, мы сможем не скоро" — говорил Боковлев, изредка подергивая своей изуродованной щекой.

"Зубы у них острые", — повторил он, и продолжил, слегка повысив голос. — "Но ничего, мы у них прыти поубавим. Горькая правда в том, что открытого сражения нам против них не выиграть. А вот измотать их мы можем". — Тимофей еще повысил голос, и в нем явственно зазвучал властный металл:

"С завтрашнего дня половину наличных сил делим на группы в пять — семь человек и ставим им задачу — проникать в Северо — Западный округ, где только смогут, и сеять там разрушения и смерть. Кого встретят — убивать. Резать связь, поджигать дома, посевы, леса, склады, резать и угонять скот, отравлять колодцы, — уничтожать все, до чего только можно дотянуться. Пусть попробуют остановить одновременно пятьдесят отрядов!"

Злорадная усмешка исказила и без того страшное после тяжелого ранения лицо Боковлева.

"Сокращение контингента в своей зоне компенсируем за счет призыва ратников", — произнес он уже спокойнее. — "У меня все. Приступайте к выполнению немедленно".

Тимофей вышел на крыльцо штаба в плотном кольце охраны, вдохнул прохладный сыроватый осенний воздух, щелкнул крышкой золотого портсигара, достал оттуда сигарету "Данхилл" — страшную редкость, призрачное воспоминание о довоенных временах, — и с наслаждением затянулся терпким дымом, глядя на багровые отблески заката на темнеющих облаках. Это была его последняя затяжка. Бронебойная пуля калибра 14,5 мм с металлокерамическим сердечником вошла ему в середину лба, и вышла через затылок, пробив стальную дверь штаба позади Боковлева. Вслед за ней на дверь фонтаном хлынули осколки черепной коробки и кровавые ошметки. Одновременно заговорили два пулемета Калашникова, сметая свинцовым ливнем тех, кто сгрудился на крыльце.

Через минуту над Славьгородом повисла тяжелая тишина. Она почти тут же взорвалась треском автоматных очередей, хлопками пистолетных выстрелов. Многочисленная охрана, которая далеко не вся полегла под внезапным огневым налетом, открыла беспорядочную стрельбу. Но покушавшиеся уже покинули свои позиции. Короткое замешательство позволило им уйти достаточно далеко, захватить грузовик, и, выжимая из латанного — пере латанного дизельного мотора все возможное, мчаться по шоссе на восток.

"Лишь бы не полетели покрышки", — преследовала Мильченко неотвязная мысль. И они таки полетели. Но лишь тогда, когда их отделяло от Славьгорода уже около сорока километров и даже с исправным автомобилем ехать дальше, чтобы на ближайшем посту нарваться на выстрел из гранатомета, стало слишком рискованно. Последний пост, который они проскочили, встретил их заполошным автоматным огнем, и продырявленные покрышки быстро превратились в лохмотья, а грузовик завилял по шоссе, сев на диски и скрежеща ими по асфальтовым выбоинам. Затем вслед им полетела ручная граната.

Два пулемета группы быстро охладили пыл патруля. Однако все трое опять были ранены. И на этот раз их везение кончилось. Витьке Захарии пуля вошла в миллиметре края бронежилета под левую ключицу, и он не мог пошевелить немеющей левой рукой. Любая попытка сделать малейшее движение отдавалась страшной болью в плечевом суставе. Самое страшное было в том, что самостоятельно извлечь засевшую неизвестно где пулю они не могли.

Сержант получил касательное ранение головы, у него была прострелена левая кисть, а осколок гранаты оставил рваную рану на наружной поверхности правого бедра. Каждая рана сама по себе была не слишком опасна, но Мильченко с каждой минутой терял все больше крови.

Насте повезло больше других. У нее были лишь небольшие осколочные ранения левого плеча, да взрыв гранаты заставил ее неловко слететь с подножки грузовика: она зацепилась ногой, и с размаху приложилась спиной и затылком об асфальт. Ее тошнило, и немилосердно кружилась голова.

"Ничего, уйдем", — простонал сквозь зубы Захария, тряхнув чернявой головой без каски. — "В ноги никто не ранен. Уйдем".

Конечно, они попытались уйти. Их настигли уже километров через пять. Подпустив группу преследователей поближе, троица открыла внезапный огонь почти в упор. Самонадеянность преследователей обошлась им дорого. А Мильченко получил возможность еще два часа брести со своими людьми по лесу, уходя на северо — восток, подальше от сел, опорных пунктов, гарнизонов и патрулей. И подальше от своих, от медицинской помощи.

Через два часа Захария, шедший в молчании, сцепив зубы, вдруг коротко сказал, как плюнул:

"Похоже, скоро сдохну".