– Пишут, что он принадлежит отцу девушки, с которой работала Марьяна. Этот мужчина – бывший военный, к тому же охотник, оружие в доме было. Имени не называют, но я думаю, это отец Люции.

«Если вам что-то когда-нибудь будет нужно, вы только скажите…» – вспомнил Петр Сергеевич. Марьяна наплела ей с три короба, девчонка и поверила, умом Люция не отличалась.

– Я не понимаю, как Марьяна умерла?

– Она выстрелила в Ефима Борисовича один раз и собралась сделать второй выстрел, но не успела. Прибежал охранник и убил ее.

– Вооруженная охрана – в деревенском музее? – автоматически проговорил Петр Сергеевич. – Никому это не показалось странным?

– Понятия не имею. Мы-то знаем, что к чему.

Петр Сергеевич чувствовал острую жалость. Он никогда не встречал этой девушки лично, но вместе с тем хорошо знал ее. К горечи сожаления примешивался стыд. Он снова, как это вышло с Галкой, ошибся: решил, что Марьяна приняла сделанное ей предложение, тогда как она не захотела смириться и попыталась остановить эту мерзость.

Впрочем, судя по всему, ошибся не он один. Ефим Борисович мог управлять силой Третьего круга, но мыслей читать не умел, иначе заподозрил бы, что Марьяна не захотела приобщиться к их братии. Зацикленный на идее власти и богатства, Ефим Борисович подумать не мог, что другой человек может и не захотеть всего этого, думая, что цена слишком высока.

Занятый своими мыслями, Петр Сергеевич отвлекся от разговора и снова вынырнул на поверхность, услышав, как Хрусталев говорит что-то про реанимацию.

– Прости, что ты сказал?

– Ефим Борисович в реанимации, – нетерпеливо повторил Хрусталев.

Разочарование было таким сильным, что Петр Сергеевич едва не застонал, словно от резкой боли. Ефим Борисович – смертный человек из плоти и крови. Выстрел мог остановить его, но не остановил.

«Что ж, – отстраненно подумал Петр Сергеевич, – так и должно быть, наверное. Иначе все было бы слишком просто».

Нелегко уничтожить ночного монстра, вбить в вампира осиновый кол, отлить для оборотня серебряную пулю. Чудовище будет сопротивляться. Погибнет много невинных, прежде чем оно сдохнет, провалится обратно в ад, который однажды исторг его из своих мрачных глубин.

– Будем надеяться, поправится, встанет на ноги, – донесся до Петра Сергеевича голос Хрусталева.

– Будем… надеяться… – эхом отозвался Петр Сергеевич.

Хрусталев встал и, сунув руки в карманы брюк, прошелся по кабинету, из одного конца в другой. Петр Сергеевич наблюдал за его передвижениями, думая, что он напоминает зверя в клетке. Наконец Хрусталев остановился перед столом, за которым сидел Петр Сергеевич, и посмотрел на него сверху вниз.

– Нам с тобой по сорок четыре года. Бо`льшая часть жизни прожита. Чего мы добились? Ты возглавляешь психиатрическую клинику, превратился в завхоза. Сидишь в замызганном кабинете, ищешь, где выкроить средства на ремонт, изворачиваешься, клянчишь у чиновников, как домохозяйка выпрашивает у мужа на колготки. Я науку забросил, сутки напролет вожусь с этими… – Он оборвал фразу на середине и дернул подбородком, словно отгоняя муху. – А, черт! Ты и сам знаешь! Заморыши, пешки, а хотели-то… У этой дуры была такая возможность! Это же надо – взять и все испортить!

Петр Сергеевич не верил своим ушам. Не отдавая отчета, что делает, снял очки и принялся грызть дужку. То, что говорил Хрусталев, было невероятно, немыслимо. Но он не перебивал, продолжая внимательно слушать.

– Я которую ночь не сплю – ни одной минуты. Глаз не могу сомкнуть. Поворачиваю все это в голове так и этак. И знаешь, что я понял? Можно сколько угодно рассуждать о том, что хорошо, а что плохо. Про совесть говорить, про добросердечие, порядочность. Но правда в том, что любой человек, который хоть чего-то добился в жизни, причинял другим страдания! Вынужденно или непреднамеренно. Иначе никак! Не может быть всем одновременно хорошо! Так что я думаю… Петр, я уверен, это наш с тобой шанс!