Глава 16

Нам дали войти в дом, из которого выносили вещи и мебель, грузили на огромные машины. Какие-то двое людей с бумагами, фотоаппаратом и обычной шариковой ручкой осматривали оставшуюся мебель, фотографировали и вносили в список. Вслух произносили примерную стоимость для аукциона. Это было не просто больно слышать, это было смертельно больно. Как будто от меня отрывали куски и уносили продавать по дешевке.

Я шла, как во сне, по коридорам собственного дома, который я же и обустраивала, занималась дизайном, подбором каждой вещицы.

Это было мое развлечение после возвращения из Китая. Помогало мне забыться и не вспоминать Сальваторе. Я строила дом своему сыну. И только ему. Марко не вмешивался и позволил мне полностью заниматься домом. Я считала его своим… я его любила.

И теперь все это вынесут и продадут с молотка. Как будто эти люди проводят опись моей жизни, а не вещей. Как будто влезли во что-то сокровенное и кромсают там все ножницами. Вот она, месть Сальваторе. Каким же адски жестоким он умеет быть. И вся подлость Марко меркнет на фоне этой холодной и расчётливой жестокости, с которой Паук отнимал у меня все снова. Находиться там стало настолько невыносимо, что я выскочила наружу, побежала по дорожке к своей мастерской. Единственное место, которое принадлежало только мне, и откуда я ничего не дам вынести. Я все разобью вдребезги, но не дам.

Марко перехватил меня на самой тропинке. От неожиданности я закричала, потому что он сразу же уехал, и я не думала, что он так скоро вернется домой. Меньше всего я хотела видеть его лицо, его подлые глаза и слышать его проклятый голос. Голос, которым он увещевал меня и лгал, так много лгал, что я вся пропиталась и воняю этой ложью.

— Куда? В свой склеп? Снова смотреть на НЕГО? Мало насмотрелась сегодня?

Впервые он говорил со мной вот так, с таким выражением лица и таким мерзким тоном. Он не был похож на себя. Его глаза выпучились, вылезли из орбит, а лицо покрылось красными пятнами. В одной руке Марко держал полупустую бутылку коньяка. Он был пьян, от него несло перегаром. И…вдруг именно таким он показался мне настоящим. Как будто слезла пленка хорошести, доброты и идеальности, и обнажилось нечто мерзкое, гнилое и реальное. Показалось само чудовище и заревело смрадом.

— Не подходи ко мне! Не приближайся! — зашипела на него, чувствуя, как от презрения дрожит все тело, как мне дико хочется его ударить. И ни одно слово упрека не передаст степень моей гадливости, от которой я вся покрываюсь мурашками.

— Подойду, еще как подойду…перед тем, как отдам тебя ему, я попробую, что значит иметь тебя.

Он набросился на меня внезапно, принялся раздирать одежду и тянуть меня за волосы к мастерской. В него вселились какие-то дьявольские силы, и я не могла сопротивляться, он с жестокостью заламывал мне руки и бил кулаками, рыча мне в лицо. Словно взбесился. От ужаса я кричала, и все тело сводило судорогой. Я вдруг поняла, насколько он сильнее меня. Вот этот тщедушный хромой Марко. И мне не побороть его…а я не переживу, если он ко мне прикоснется.

— Заткниииись, сукааа, заткнииись. Сегодня я тебя трахну. Сегодня я буду тебя долбить до самого утра членом, пальцами и всем, что попадется под руку и, если не сдохнешь, пойдешь к нему. Оттраханая и жалкая. Все бумаги уже готовы!

Я упиралась и цеплялась ногтями за его лицо, оставляя на нем царапины, раздирая его в кровь.

— Никогда. Я не буду с тобой. Не будуууу!

— Будешь! Еще как будешь! Тебя никто не спрашивает! С ним была и со мной будешь!

Схватил за горло и поволок к мастерской.

— Трахну тебя под этой проклятой статуей, пусть смотрит, пусть знает, чья ты на самом деле.

— Остановииись! Ублюдок!

Мами появилась из ниоткуда, она обрушила на голову Марко какую-то вазу, заставив его пошатнуться.

— Ты — мразь и подонок! Как ты смеешь поднимать руку на мою девочку?